Играть во флеш-игры | ||||||||||||||||||||||
|
- Вот увидишь. А теперь, я думаю, нам пора идти. Анна Васильевна нас, чай, дожидается. Который-то час? - Третий. Пойдем. Как душно! Этот разговор во мне всю кровь зажег. И у тебя была минута... я недаром артист: я на все заметлив. Признайся, занимает тебя женщина?.. Шубин хотел заглянуть в лицо Берсеневу, но он отвернулся и вышел из-под липы. Шубин отправился вслед за ним, развалисто-грациозно переступая своими маленькими ножками. Берсенев двигался неуклюже, высоко поднимал на ходу плечи, вытягивал шею; а все-таки он казался более порядочным человеком, чем Шубин, более джентльменом, сказали бы мы, если б это слово не было у нас так опошлено. Глава IIМолодые люди спустились к Москве-реке и пошли вдоль ее берега. От воды веяло свежестью, и тихий плеск небольших волн ласкал слух. - Я бы опять выкупался, - заговорил Шубин, - да боюсь опоздать. Посмотри на реку: она словно нас манит. Древние греки в ней признали бы нимфу. Но мы не греки, о нимфа! мы толстокожие скифы. - У нас есть русалки, - заметил Берсенев. - Поди ты с своими русалками! На что мне, ваятелю, эти исчадия запуганной, холодной фантазии, эти образы, рожденные в духоте избы, во мраке зимних ночей? Мне нужно света, простора... Когда же, боже мой, поеду я в Италию? Когда... - То есть, ты хочешь сказать, в Малороссию? - Стыдно тебе, Андрей Петрович, упрекать меня в необдуманной глупости, в которой я и без того горько раскаиваюсь. Ну да, я поступил как дурак: добрейшая Анна Васильевна дала мне денег на поездку в Италию, а я отправился к хохлам, есть галушки, и... - Не договаривай, пожалуйста, - перебил Берсенев. - И все-таки я скажу, что эти деньги не были истрачены даром. Я увидал там такие типы, особенно женские... Конечно, я знаю: вне Италии нет спасения! - Ты поедешь в Италию, - проговорил Берсенев, не оборачиваясь к нему, - и ничего не сделаешь. Будешь все только крыльями размахивать и не полетишь. Знаем мы вас! - Ставассер полетел же... И не он один. А не полечу - значит, я пингуин морской, без крыльев. Мне душно здесь, в Италию хочу, - продолжал Шубин, - там солнце, там красота... Молодая девушка, в широкой соломенной шляпе, с розовым зонтиком на плече, показалась в это мгновение на тропинке, по которой шли приятели. - Но что я вижу? И здесь к нам навстречу идет красота! Привет смиренного художника очаровательной Зое! - крикнул вдруг Шубин, театрально размахнув шляпой. Молодая девушка, к которой относилось это восклицание, остановилась, погрозила ему пальцем и, допустив до себя обоих приятелей, проговорила звонким голоском и чуть-чуть картавя: - Что же вы это, господа, обедать не идете? Стол накрыт. - Что я слышу? - заговорил, всплеснув руками, Шубин. - Неужели вы, восхитительная Зоя, в такую жару решились идти нас отыскивать? Так ли я должен понять смысл вашей речи? Скажите, неужели? Или нет, лучше не произносите этого слова: раскаяние убьет меня мгновенно. - Ах, перестаньте, Павел Яковлевич, - возразила не без досады девушка, - отчего вы никогда не говорите со мной серьезно? Я рассержусь, - прибавила она с кокетливой ужимкой и надула губки. - Вы не рассердитесь на меня, идеальная Зоя Никитишна; вы не захотите повергнуть меня в мрачную бездну исступленного отчаяния. А серьезно я говорить не умею, потому что я несерьезный человек. Девушка пожала плечом и обратилась к Берсеневу: - Вот он всегда так: обходится со мной как с ребенком; а мне уж восемнадцать лет минуло. Я уже большая. - О боже! - простонал Шубин и закатил глаза под лоб, а Берсенев усмехнулся молча. Девушка топнула ножкой. - Павел Яковлевич! Я рассержусь! Helene пошла было со мною, - продолжала она, - да осталась в саду. Ее жара испугала, но я не боюсь жары. Пойдемте. Она отправилась вперед по тропинке, слегка раскачивая свой тонкий стан при каждом шаге и откидывая хорошенькою ручкой, одетой в черную митенку, мягкие длинные локоны от лица. Приятели пошли за нею (Шубин то безмолвно прижимал руки к сердцу, то поднимал их выше головы) и несколько мгновений спустя очутились перед одною из многочисленных дач, окружающих Кунцево. Небольшой деревянный домик с мезонином, выкрашенный розовою краской, стоял посреди сада и как-то наивно выглядывал из-за зелени деревьев. Зоя первая отворила калитку, вбежала в сад и закричала: "Привела скитальцев!" Молодая девушка с бледным и выразительным лицом поднялась со скамейки близ дорожки, а на пороге дома показалась дама в лиловом шелковом платье и, подняв вышитый батистовый платок над головою для защиты от солнца, улыбнулась томно и вяло. Глава IIIАнна Васильевна Стахова, урожденная Шубина, семи лет осталась круглой сиротою и наследницей довольно значительного имения. У нее были родственники очень богатые и очень бедные - бедные по отцу, богатые по матери: сенатор Волгин, князья Чикурасовы. Князь Ардалион Чикурасов, назначенный к ней опекуном, поместил ее в лучший московский пансион, а по выходе ее из пансиона взял ее к себе в дом. Он жил открыто и давал зимой балы. Будущий муж Анны Васильевны, Николай Артемьевич Стахов, завоевал ее на одном из этих балов, где она была в "прелестном розовом платье с куафюрой из маленьких роз". Она берегла эту куафюру... Николай Артемьевич Стахов, сын отставного капитана, раненного в двенадцатом году и получившего доходное место в Петербурге, шестнадцати лет поступил в юнкерскую школу и вышел в гвардию. Он был красив собою, хорошо сложен и считался едва ли не лучшим кавалером на вечеринках средней руки, которые посещал преимущественно: в большой свет ему не было дороги. Смолоду его занимали две мечты: попасть в флигель-адъютанты и выгодно жениться; с первою мечтой он скоро расстался, но тем крепче держался за вторую. Вследствие этого он каждую зиму ездил в Москву. Николай Артемьевич порядочно говорил по-французски и слыл философом, потому что не кутил. Будучи только прапорщиком, он уже любил настойчиво поспорить, например, о том, можно ли человеку в течение всей своей жизни объездить весь земной шар, можно ли ему знать, что происходит на дне морском, - и всегда держался того мнения, что нельзя. Николаю Артемьевичу минуло двадцать пять лет, когда он "подцепил" Анну Васильевну; он вышел в отставку и поехал в деревню хозяйничать. Деревенское житье ему скоро надоело, имение же было оброчное; он поселился в Москве, в доме жены. В молодости он ни в какие игры не играл, а тут пристрастился к лото, а когда запретили лото, к ералашу. Дома он скучал; сошелся со вдовой немецкого происхождения и проводил у ней почти все время. На лето пятьдесят третьего года он не переехал в Кунцево: он остался в Москве, будто бы для того, чтобы пользоваться минеральными водами; в сущности, ему не хотелось расстаться с своею вдовой. Впрочем, он и с ней разговаривал мало, а также больше спорил о том, можно ли предвидеть погоду и т.д. Раз кто-то назвал его frondeur; это название очень ему понравилось. "Да, - думал он, самодовольно опуская углы губ и покачиваясь, - меня удовлетворить не легко; меня не надуешь". Фрондерство Николая Артемьевича состояло в том, что он услышит, например, слово "нервы" и скажет: "А что такое нервы?" - или кто-нибудь упомянет при нем об успехах астрономии, а он скажет: "А вы верите в астрономию?" Когда же он хотел окончательно сразить противника, он говорил: "Все это одни фразы". Должно сознаться, что многим лицам такого рода возражения казались (и до сих пор кажутся) неопровержимыми; но Николай Артемьевич никак не подозревал того, что Августина Христиановна в письмах к своей кузине, Феодолинде Петерзилиус, называла его: mein Pinselchen2.
|
Скачать бесплатно детские журналы | ||||||||||||||||||||||