Однодворец Овсянников Иван Сергеевич Тургенев Страница: 4

- Всякому, да, видно, не тебе, - сказал старик вполголоса... - А что у тебя там за каверзы с шутоломовскими крестьянами?

- А вы почему знаете?

- Стало быть, знаю.

- И тут я прав, - опять-таки извольте рассудить. У шутоломовских крестьян сосед Беспандин четыре десятины земли запахал. Моя, говорит, земля. Шутоломовцы-то на оброке, помещик их за границу уехал - кому за них заступиться, сами посудите? А земля их бесспорная, крепостная, испокон веку. Вот и пришли ко мне, говорят: напиши просьбу. Я и написал. А Беспандин узнал и грозиться начал: "Я, говорит, этому Митьке задние лопатки из вертлюгов повыдергаю, а не то и совсем голову с плеч снесу..." Посмотрим, как-то он ее снесет: до сих пор цела.

- Ну, не хвастайся: несдобровать ей, твоей голове, - промолвил старик, - человек-то ты сумасшедший вовсе!

- А что ж, дядюшка, не вы ли сами мне говорить изволили...

- Знаю, знаю, что ты мне скажешь, - перебил его Овсяников, - точно: по справедливости должен человек жить и ближнему помогать обязал есть. Бывает, что и себя жалеть не должен... Да ты разве все так поступаешь? Не водят тебя в кабак, что ли? не поят тебя, не кланяются, что ли: "Дмитрий Алексеич, - дескать, - батюшка, помоги, а благодарность мы уж тебе предъявим", - да целковенький или синенькую из-под полы в руку? А? не бывает этого? сказывай, не бывает?

- В этом я точно виноват, - отвечал, потупившись, Митя, - но с бедных я не беру и душой не кривлю.

- Теперь не берешь, а самому придется плохо - будешь брать. Душой не кривишь... эх, та! Знать, за святых все заступаешься!.. А Борьку Переходова забыл?.. Кто за него хлопотал? Кто покровительство ему оказывал, а?

- Переходов по своей вине пострадал, точно...

- Казенные деньги потратил... Шутка!

- Да вы, дядюшка, сообразите: бедность, семейство...

- Бедность, бедность... Человек он пьющий, азартный - вот что!

- Пить он с горя начал, - заметил Митя, понизив голос.

- С горя! Ну, помог бы ему, коли сердце в тебе такое ретивое, а не сидел бы с пьяным человеком в кабаках сам. Что он красно говорит, - вишь, невидаль какая!

- Человек-то он добрейший...

- У тебя все добрые... - А что, - продолжал Овсяников, обращаясь к жене, - послали ему... ну, там, ты знаешь...

Татьяна Ильинична кивнула головой.

- Где ты эти дни пропадал? - заговорил опять старик.

- В городе был.

- Небось все на биллиарде играл да чайничал, на гитаре бренчал, по присутственным местам шмыгал, в задних комнатках просьбы сочинял, с купецкими сынками щеголял? Так ведь?.. Сказывай!

- Оно, пожалуй, что так, - с улыбкой сказал Митя... - Ах, да! чуть было не забыл: Фунтиков, Антон Парфеныч, к себе вас в воскресенье просит откушать.

- Не поеду я к этому брюхачу. Рыбу даст сотенную, а масло положит тухлое. Бог с ним совсем!

- А то я Федосью Михайловну встретил.

- Какую это Федосью?

- А Гарпенченки помещика, вот что Микулино сукциону купил. Федосья-то из Микулина. В Москве на оброке жила в швеях и оброк платила исправно, сто восемьдесят два рубля с полтиной в год... И дело свое знает: в Москве заказы получала хорошие. А теперь Гарпенченко ее выписал, да вот и держит так, должности ей не определяет. Она бы и откупиться готова, и барину говорила, да он никакого решения не объявляет. Вы, дядюшка, с Гарпенченкой-то знакомы, - так не можете ли вы замолвить ему словечко?.. А Федосья выкуп за себя даст хороший.

- Не на твои ли деньги? ась? Ну, ну, хорошо, скажу ему, скажу. Только не знаю, - продолжал старик с недовольным лицом, - этот Гарпенченко, прости Господи, жила: векселя скупает, деньги в рост отдает, именья с молотка приобретает... И кто его в нашу сторону занес? Ох, уж эти мне заезжие! Не скоро от него толку добьешься, - а впрочем, посмотрим.

- Похлопочите, дядюшка.

- Хорошо, похлопочу. Только ты смотри, смотри у меня! Ну, ну, не оправдывайся... Бог с тобой, Бог с тобой!.. Только вперед смотри, а то, ей-Богу, Митя, несдобровать тебе, - ей-Богу, пропадешь. Не все же мне тебя на плечах выносить... я и сам человек не властный. Ну, ступай теперь с Богом.

Митя вышел. Татьяна Ильинична отправилась за ним.

- Напой его чаем, баловница, - закричал ей вслед Овсяников... - Неглупый малый, - продолжал он, - и душа добрая, только я боюсь за него... А впрочем, извините, что так долго вас пустяками занимал.

Дверь из передней отворилась. Вошел низенький, седенький человек в бархатном сюртучке.

- А, Франц Иваныч! - вскрикнул Овсяников. - Здравствуйте! как вас Бог милует?

Позвольте, любезный читатель, познакомить вас и с этим господином.

Франц Иваныч Лежень (Lejeune), мой сосед и орловский помещик, не совсем обыкновенным образом достиг почетного звания русского дворянина. Родился он в Орлеане, от французских родителей, и вместе с Наполеоном отправился на завоевание России, в качестве барабанщика. Сначала все шло как по маслу, и наш француз вошел в Москву с поднятой головой, но на возвратном пути бедный m-r Lejeune, полузамерзший и без барабана, попался в руки смоленским мужичкам. Смоленские мужички заперли его на ночь в пустую сукновальню, а на другое утро привели к проруби, возле плотины, и начали просить барабанщика "de la grrrrande armee"3 уважить их, то есть нырнуть под лед. M-r Lejeune не мог согласиться на их предложение и, в свою очередь, начал убеждать смоленских мужичков, на французском диалекте, отпустить его в Орлеан. "Там, messieurs, - говорил он, - мать у меня живет, une tendre mere"4. Но мужички, вероятно, по незнанию географического положения города Орлеана, продолжали предлагать ему подводное путешествие вниз по течению извилистой речки Гнилотерки и уже стали поощрять его легкими толчками в шейные и спинные позвонки, как вдруг, к неописанной радости Леженя, раздался звук колокольчика и на плотину взъехали огромные сани с пестрейшим ковром на преувеличенно-возвышенном задке, запряженные тройкой саврасых вяток. В санях сидел толстый и румяный помещик в волчьей шубе.

- Что вы там такое делаете? - спросил он мужиков.

- А францюзя топим, батюшка.

- А! - равнодушно возразил помещик и отвернулся.

- Monsieur! Monsieur! - закричал бедняк.

- А, а! - с укоризной заговорила волчья шуба. - С двунадесятью язык на Россию шел, Москву сжег, окаянный, крест с Ивана Великого стащил, а теперь - мусье, мусье! а теперь и хвост поджал! По делам вору и мука... Пошел, Филька-а!

Лошади тронулись.

- А, впрочем, стой! - прибавил помещик...

- Эй ты, мусье, умеешь ты музыке?

- Sauvez moi, sauvez moi, mon bon monsieur!5 - твердил Лежень.

- Ведь вишь народец! и по-русски-то ни один из них не знает! Мюзик, мюзик, савэ мюзик ву? савэ? Ну, говори же! Компренэ? савэ мюзик ву? на фортепьяно жуэ савэ?

Лежень понял наконец, чего добивается помещик, и утвердительно закивал головой.

- Oui, monsieur, oui, oui, je suis musicien; je joue de tous les instruments possibles! Oui, monsieur... Sauvez moi, monsieur!6

- Ну, счастлив твой Бог, - возразил помещик... - Ребята, отпустите его; вот вам двугривенный на водку.

- Спасибо, батюшка, спасибо. Извольте, возьмите его.

Леженя посадили в сани. Он задыхался от радости, плакал, дрожал, кланялся, благодарил помещика, кучера, мужиков. На нем была одна зеленая фуфайка с розовыми лентами, а мороз трещал на славу. Помещик молча глянул на его посиневшие и окоченелые члены, завернул несчастного в свою шубу и привез его домой. Дворня сбежалась. Француза наскоро отогрели, накормили и одели. Помещик повел его к своим дочерям.

Представьте себе, любезные читатели, человека полного, высокого, лет семидесяти, с лицом, напоминающим несколько лицо Крылова, с ясным и умным взором под нависшей бровью, с важной осанкой, мерной речью, медлительной походкой: вот вам Овсяников. Носил он просторный синий сюртук с длинными рукавами, застегнутый доверху, шелковый лиловый платок на шее, ярко вычищенные сапоги с кистями и вообще с ... Далее

- Да, - продолжал Овсяников со вздохом, - много воды утекло с тех пор, как я на свете живу: времена подошли другие. Особенно в дворянах вижу я перемену большую. Мелкопоместные - все либо на службе побывали, либо на месте не сидят; а что покрупней - тех и узнать нельзя. Насмотрелся я на них, на крупных-то, вот по случаю размежевания. И должен я вам сказать: сердце радуется, на них глядя: ... Далее

С отчаяньем ударил бедняк по клавишам, словно по барабану, заиграл как попало... "Я так и думал, - рассказывал он потом, - что мой спаситель схватит меня за ворот и выбросит вон из дому". Но, к крайнему изумлению невольного импровизатора, помещик, погодя немного, одобрительно потрепал его по плечу. "Хорошо, хорошо, - промолвил он, - вижу, что знаешь; поди теперь ... Далее