Петушков Иван Сергеевич Тургенев Страница: 2

Онисим поставил стакан квасу на стол, угрюмо взглянул на барина, прислонился к двери и потупил голову.

- Что ты так задумался?-спросил его барин ласково и не без страха.

- Что задумался? - возразил Онисим,- что задумался... Все об вас.

- Обо мне!

- Разумеется, о вас.

- А что ж ты такое думаешь?

- А я вот что думаю. (Тут Онисим понюхал табаку.) Стыдно вам, сударь, стыдно.

- Что такое стыдно?

- Что такое стыдно... Да вы посмотрите на господина Бублицына, Иван Афанасьич... Чем не молодец? помилуйте.

- Я тебя, братец, не понимаю.

- Не понимаете... Нет, вы меня понимаете. Онисим помолчал.

- Господин Бублицын - господин настоящий, как следует быть господин. А вы-то что, Иван Афанасьич, вы-то что? помилуйте.

- Ну, и я господин.

- Господин, господин...- возразил Онисим, приходя в азарт.- Какой вы господин? Вы, сударь, просто мокрая ку-рица, Иван Афанасьич, помилуйте. Сидите себе сиднем целый божий день... много этак высидите. В карты вы не играете, с господами не водитесь, а что уж насчет того...

Онисим махнул рукой.

- Ну, однако ж... ты уж, кажется, слишком...-проговорил Иван Афанасьич, с замешательством хватаясь за чубук.

- Какое слишком, Иван Афанасьич, какое слишком! Вы сами посудите. Ведь вот опять насчет Василисы... Ну, почему бы вам...

- Да ты что думаешь, Онисим? - тоскливо перебил его Петушков.

- Я знаю, что я думаю. Что ж? и с богом! Да где вам? Иван Афанасьич, помилуйте, судите сами... Ведь вы... Иван Афанасьич встал.

- Ну, ну, пожалуйста, там уж ты молчи,- сказал он проворно и как бы ища глазами Онисима.-Я ведь тоже, знаешь... я... что уж ты, в самом деле? Дай-ка Мне лучше одеться.

Онисим медленно стащил с Ивана Афанасьича замасленный татарский шлафрок, с отеческой грустью поглядел на барина, покачал головой, напялил на него сюртук и принялся бить его по спине веником.

Петушков вышел и, после непродолжительного странствования по кривым улицам города, очутился перед булочной. Странная улыбочка играла на его губах.

Не успел он взглянуть раза два на слишком известное "заведение", как вдруг калитка отворилась и выбежала Василиса, с желтым платочком на голове и в душегрейке, накинутой, по русскому обычаю, на плечи. Иван Афанасьич тотчас же нагнал ее.

- Куда изволите идти, голубушка? Василиса быстро взглянула на него, засмеялась, отвернулась и закрыла себе Губы рукой.

- Чай, за покупочкой? - спросил Иван Афанасьич, семеня ножками.

- Какие любопытные,- возразила Василиса.

- Отчего же любопытный? - сказал Петушков, торопливо размахивая руками.- Я совсем напротив... Так, знаете ли,- прибавил он поспешно, как будто эти три слова совершенно объяснили его мысль.

- А булочку мою скушали?

- Непременно-с,- возразил Петушков,- с особенным удовольствием.

Василиса продолжала идти да посмеиваться.

- Приятная сегодня погода,- продолжал Иван Афанасьич,- изволите часто гулять?

- Гуляем-с.

- Ах, как бы мне было желательно...

- Чего-с?

Девушки у нас выговаривают слово "чего-с" очень странно, как-то особенно резко и быстро... Куропатки так кричат по зарям.

- Погулять-с, знаете ли, с вами... за городом, что ли...

- Как можно!

- Отчего же не можно?

- Ах, какой вы, право!

- Но, позвольте...

Тут поравнялся с ними купчик-попрыгунчик с козлиной бородкой и пальцами, растопыренными в виде рогульки, чтобы рукава не сползали, в долгополом синеватом кафтане и теплом картузе, похожем на распухший арбуз. Петушков, ради приличия, отстал немного от Василисы, но тотчас же нагнал ее снова.

- Так как же? насчет прогулки-с?

Василиса лукаво посмотрела на него и опять засмеялась.

- Вы здешний?

- Здешний-с.

Василиса провела рукой по волосам и пошла потише. Иван Афанасьич улыбнулся и, внутренне замирая от робости, нагнулся немного набок и трепетной рукой обвил стан красавицы.

Василиса вскрикнула:

- Полноте, бесстыдники, на улицы.

- Ну, ну, ну, чего,- забормотал Иван Афанасьич.

- Полноте, говорят вам, на улицы... Не обиждайте.

- А... а... ах, какие же вы,- проговорил Петушков с укоризной, а сам покраснел до ушей. Василиса остановилась.

- Ступайте себе, господин, ступайте... Петушков повиновался. Он пришел домой, целый час сидел неподвижно на стуле и даже трубки не курил. Наконец

он достал листок сероватой бумаги, очинил перо и после долгих соображении написал следующее письмо:

"Милостивая государыня

Василиса Тимофеевна!

Будучи от природы человек необидчивый, как же бы мог я вам причинить неприятность. Если же я и действительно перед вами виноват, то именно скажу вам: намеки г-на Бублицына меня к тому способствовали, чего я никак не ожидал. А впрочем, покорнейше прошу вас на меня не гневаться, Я человек чувствительный и всякую ласку весьма чувствую и благодарен. Не гневайтесь на меня, Василиса Тимофеевна, прошу вас покорнейше. Впрочем, с моим почтением пребываю

Ваш покорнейший слуга

Иван Петушков".

Онисим отнес это письмо по адресу.

Глава III

Прошло две недели... Онисим каждое утро, по обыкновению, ходил в булочную. Вот однажды Василиса выбежала к нему навстречу.

- Здравствуйте, Онисим Сергеич.

Онисим принял мрачный вид и сердито проговорил:

- Здорово.

- Что ж это вы никогда к нам не зайдете, Онисим Сергеич?

Онисим угрюмо взглянул на нее.

- Что я зайду? чаем небось не напоишь.

- Напою, Онисим Сергеич, напою. Только вы приходите. И с ромом.

Онисим медленно улыбнулся.

- Что ж, пожалуй, коли так,

- Когда же, батюшка, когда?

- Когда... Эх, ты...

- Сегодня, вечерком, угодно? заверните.

- Пожалуй, заверну,- возразил Онисим и поплелся домой ленивым и развалистым шагом.

В тот же день, вечером, в маленькой комнатке, подле постели, покрытой полосатым пуховиком, за неуклюжим столиком сидел Онисим напротив Василисы. Тускло-желтый огромный самовар шипел и сипел на столе; горшок ерани торчал перед окошком; в другом углу, подле двери, боком стоял безобразный сундук с крошечным висячим замком; на сундуке лежала рыхлая груда разного старого тряпья; на стенах чернели замасленные картинки, Онисим и Василиса

кушали чай молча, глядя в лицо друг другу, долго вертели в руках кусочки сахару, как бы нехотя прикусывали, жмурились, щурились и с свистом втягивали сквозь зубы желтоватую горячую водицу. Наконец они опорожнили весь самовар, опрокинули кверху дном круглые чашечки с надписями-на одной: "за удоблетворение", а на другой: "невинно пронзила", крякнули, отерли пот и начали помаленьку раз-. говаривать.

- Что, Онисим Сергеич, ваш барин...- спросила Василиса и не договорила.

- Что барин...- возразил Онисим и подперся рукой.- Известно, что. А вам на что?

- Так-с,- отвечала Василиса.

- А ведь он (тут Онисим осклабился), ведь он вам, кажись, письмо писал?

- Писали-с.

Онисим покачал головой с необыкновенно самодовольным видом.

- Вишь, вишь,- проговорил он хрипло и не без улыбки,- ну, а что такое он писал вам?

- А разное написал. Что, дескать, я, сударыня Василиса Тимофеевна, так; что вы не думайте; что вы, сударыня, не обиждайтесь; и много такого написал... А что,- прибавила она, помолчав немного,- он у вас каков?

- Живет,- равнодушно отвечал Онисим.

- Серчает?

- Куда ему! Нет, не серчает. А что, он вам ндравится? Василиса потупилась и засмеялась в рукав,

- Ну,- проворчал Онисим.

- Да на что вам, Онисим Сергеич?

- Да ну же, говорят.

Но Василиса только руками махала. Иван Афанасьич схватил фуражку и выбежал из дому. Быстро, неровными шагами шел он по городу, шел, шел и очутился у заставы. Вдоль улицы вдруг застучали колеса, затопали лошади... Кто-то кликнул его по имени. Он поднял голову и увидал просторную старинную линейку. В линейке, лицом к нему, сидел г. Бублицын между двумя девицами, дочерями господина Тютюрева. Обе ... Далее

Несколько дней протекло снова, по-видимому, довольно мирно. Но гроза приближалась. Петушков мучился, ревновал, не спускал глаз с Василисы, тревожно наблюдал за ней, надоедал ей страшно. Вот, однажды вечером, Василиса оделась тщательнее обыкновенного и, улучив удобное мгновенье, отправилась куда-то в гости. Наступила ночь: она не возвращалась. Петушков на заре пришел к себе на квартиру и в восьмом ... Далее

Майор этот был человек лет шестидесяти, тучный и неуклюжий, с отекшим и красным лицом, с короткой шеей, с постоянной дрожью в пальцах, происходившей от излишнего употребления водки. Он принадлежал к числу так называемых "бурбонов", то есть выслужившихся солдат, на тридцатом году выучился грамоте и говорил с трудом, частью вследствие одышки, частью от неспособности уразуметь собственную ... Далее