Вешние воды Иван Сергеевич Тургенев Страница: 3

Глава V

Джемма слушала мать - и то посмеивалась, то вздыхала, то гладила ее по плечу, то грозила ей пальцем, то посматривала на Санина; наконец она встала, обняла и поцеловала мать в шею - в "душку", отчего та много смеялась и даже пищала. Панталеоне был также представлен Санину. Оказалось, что он был когда-то оперным певцом, для баритонных партий, но уже давно прекратил свои театральные занятия и состоял в семействе Розелли чем-то средним между другом дома и слугою. Несмотря на весьма долговременное пребывание в Германии, он немецкому языку выучился плохо и только умел браниться на нем, немилосердно коверкая даже и бранные слова. "Феррофлукто спиччебубио!" - обзывал он чуть не каждого немца. Итальянский же язык выговаривал в совершенстве, ибо был родом из Синигальи, где слышится "lingua toscana in bocca romana". Эмилио видимо нежился и предавался приятным ощущениям человека, который только что избегнул опасности или выздоравливает; да и кроме того по всему можно было заметить, что домашние его баловали. Он застенчиво поблагодарил Санина, а впрочем, больше налегал на сироп и на конфекты. Санин принужден был выпить две большие чашки превосходного шоколада и съесть замечательное количество бисквитов: он только что проглотит один, а Джемма уже подносит ему другой - и отказаться нет возможности! Он скоро почувствовал себя как дома: время летело с невероятной быстротой. Ему пришлось много рассказывать - о России вообще, о русском климате, о русском обществе, о русском мужике и особенно о казаках; о войне двенадцатого года, о Петре Великом, о Кремле, и о русских песнях, и о колоколах. Обе дамы имели весьма слабое понятие о нашей пространной и отдаленной родине; г-жа Розелли, или, как ее чаще звали, фрау Леноре, даже повергла Санина в изумление вопросом: существует ли еще знаменитый, построенный в прошлом столетии, ледяной дом в Петербурге, о котором она недавно прочла такую любопытную статью в одной из книг ее покойного мужа: "Bellezze delle arti"? - А в ответ на восклицание Санина: "Неужели же вы полагаете, что в России никогда не бывает лета?!" - фрау Леноре возразила, что она до сих пор так себе представляла Россию: вечный снег, все ходят в шубах и все военные - но гостеприимство чрезвычайное и все крестьяне очень послушны! Санин постарался сообщить ей и ее дочери сведения более точные. Когда речь коснулась русской музыки, его тотчас попросили спеть какую-нибудь русскую арию и указали на стоявшее в комнате крошечное фортепиано, с черными клавишами вместо белых и белыми вместо черных. Он повиновался без дальних околичностей и, аккомпанируя себе двумя пальцами правой и тремя (большим, средним и мизинцем) левой, - спел тоненьким носовым тенорком сперва "Сарафан", потом "По улице мостовой". Дамы похвалили его голос и музыку, но более восхищались мягкостью и звучностью русского языка и потребовали перевода текста. Санин исполнил их желание, но так как слова "Сарафана" и особенно "По улице мостовой" (sur une rue pavee une jeune fille allait a l'eau - он так передал смысл оригинала) - не могли внушить его слушательницам высокое понятие о русской поэзии, то он сперва продекламировал, потом перевел, потом спел пушкинское: "Я помню чудное мгновенье", положенное на музыку Глинкой, минорные куплеты которого он слегка переврал. Тут дамы пришли в восторг - фрау Леноре даже открыла в русском языке удивительное сходство с итальянским. "Мгновенье" - "O, vieni!", "со мной" - "siam noi" и т. п. Даже имена: Пушкин (она выговаривала: Пуссекин) и Глинка звучали ей чем-то родным. Санин в свою очередь попросил дам что-нибудь спеть: они также не стали чиниться. Фрау Леноре села за фортепиано и вместе с Джеммой спела несколько дуэттино и "сторнелло". У матери был когда-то хороший контральт; голос дочери был несколько слаб, но приятен.

Глава VI

Но не голосом Джеммы - ею самою любовался Санин. Он сидел несколько позади и сбоку и думал про себя, что никакая пальма - даже в стихах Бенедиктова, тогдашнего модного поэта, - не в состоянии соперничать с изящной стройностью ее стана. Когда же она, на чувствительных нотках, возводила кверху глаза - ему казалось, что нет такого неба, которое не разверзлось бы перед таким взором. Даже старик Панталеоне, который, прислонясь плечом к притолке двери и уткнув подбородок и рот в просторный галстух, слушал важно, с видом знатока, - даже тот любовался лицом прекрасной девушки и дивился ему - а, кажется, должен был он к нему привыкнуть! Окончив свои дуэттино с дочерью, фрау Леноре заметила, что у Эмилио голос отличный, настоящее серебро, но что он теперь вступил в тот возраст, когда голос меняется (он действительно говорил каким-то беспрестанно ломавшимся басом), и что по этой причине ему запрещено петь; а что вот Панталеоне мог бы, в честь гостя, тряхнуть стариной! Панталеоне тотчас принял недовольный вид, нахмурился, взъерошил волосы и объявил, что он уже давно все это бросил, хотя действительно мог в молодости постоять за себя, - да и вообще принадлежал к той великой эпохе, когда существовали настоящие, классические певцы - не чета теперешним пискунам! - и настоящая школа пения; что ему, Панталеоне Чиппатола из Варезе, поднесли однажды в Модене лавровый венок и даже по этому случаю выпустили в театре несколько белых голубей; что, между прочим, один русский князь Тарбусский - "il principe Tarbusski", - с которым он был в самых дружеских отношениях, постоянно за ужином звал его в Россию, обещал ему горы золота, горы!.. но что он не хотел расстаться с Италией, с страною Данта - il paese del Dante!

- Потом, конечно, произошли... несчастные обстоятельства, он сам был неосторожен... Тут старик перервал самого себя, вздохнул глубоко раза два, потупился - и снова заговорил о классической эпохе пения, о знаменитом теноре Гарсиа, к которому питал благоговейное, безграничное уважение.

"Вот был человек! - воскликнул он. - Никогда великий Гарсиа - "il gran Garsia" - не унижался до того, чтобы петь, как теперешние теноришки-tenoracci - фальцетом: все грудью, грудью, voce di petto, si" Старик крепко постучал маленьким засохшим кулачком по собственному жабо! "И какой актер! Вулкан, signopi miei, вулкан, un Vesuvio! Я имел честь и счастье петь вместе с ним в опере dell'illustrissimo maestro Россини - в "Отелло"! Гарсиа был Отелло - я был Яго - и когда он произносил эту фразу...

Тут Пантелеоне стал в позитуру и запел дрожавшим и сиплым, но все еще патетическим голосом:

L'i...ra da ver...so da ver...so il fato

Io piu no... no... non temero

- Театр трепетал, signori miei но и я не отставал; и я тоже за ним:

L'i...ra da ver...so ola ver...so il fato

Temer piu non dovro!

И вдруг он - как молния, как тигр:

Morro!.. ma vendicato...

Или вот еще, когда он пел... когда он пел эту знаменитую арию из "Маtrimonio segreto": Ргiа сhе sрinti... Тут он, il gran Garsia, после слов: I cavalli di galoppo - делал на словах: Sеnzа рosа сассеrа - послушайте, как это изумительно, cam'e stupendo! Тут он делал - Старик начал было какую-то необыкновенную фиоритуру - и на десятой ноте запнулся, закашлялся и, махнув рукою, отвернулся и пробормотал: "Зачем вы меня мучите?" Джемма тотчас же вскочила со стула и, громко хлопая в ладоши, с криком: "Браво!.. браво!" - подбежала к бедному отставному Яго и обеими руками ласково потрепала его по плечам. Один Эмиль безжалостно смеялся. Cet age est sans pitie - этот возраст не знает жалости, - сказал уже Лафонтен.

Дело было летом 1840 года. Санину минул 22-й год, и он находился во Франкфурте, на возвратном пути из Италии в Россию. Человек он был с небольшим состоянием, но независимый, почти бессемейный. У него, по смерти отдаленного родственника, оказалось несколько тысяч рублей - и он решился прожить их за границею, перед поступлением на службу, перед окончательным возложением на себя того казенного ... Далее

Напившись кофе, оба приятеля отправились - пешком, разумеется, - в Гаузен, небольшую деревеньку, лежащую в недальнем расстоянии от Франкфурта и окруженную лесами. Вся цепь гор Таунуса видна оттуда, как на ладони. Погода была прекрасная; солнце сияло и грело, но не пекло; свежий ветер бойко шумел в зеленых листьях; по земле, небольшими пятнами, плавно и быстро скользили тени высоких круглых ... Далее

Санин отвечал тотчас - и в подарок невесте послал "Марианне Слоком от неизвестного друга" гранатовый крестик, обделанный в великолепное жемчужное ожерелье. Подарок этот, хотя весьма ценный, не разорил его: в течение тридцати лет, протекших со времени его первого пребывания во Франкфурте, он успел нажить значительное состояние. В первых числах мая он вернулся в Петербург - но едва ли ... Далее