Яков Пасынков Иван Сергеевич Тургенев Страница: 5

Впрочем, пора мне возвратиться к моему рассказу.

Я обрадовался приходу Пасынкова; но когда вспомнил о том, что сделал накануне, мне стало невыразимо совестно, и я поспешно отвернулся опять к стене. Погодя немного Яков спросил меня, здоров ли я.

- Здоров,- отвечал я сквозь зубы,- только голова болит.

Яков ничего не ответил и взял книгу. Прошло более часу;

я уж собирался во всем сознаться Якову... вдруг в передней прозвенел колокольчик.

Дверь на лестницу растворилась... я прислушался... Асанов спрашивал моего человека, дома ли я.

Пасынков встал; он не любил Асанова и, сказав мне шепотом, что пойдет полежать на моей постели, отправился ко мне в спальню.

Минуту спустя вошел Асанов.

По одному покрасневшему лицу его, по короткому и сухому поклону я догадался, что он приехал ко мне неспроста. "Что-то будет"? - подумал я.

- Милостивый государь,-начал он, быстро садясь в кресло,- я явился к вам для того, чтобы вы разрешили мне одно сомнение.

- А именно?

- А именно: я желаю знать, честный ли вы человек? Я вспыхнул.

- Это что значит? - спросил я.

- А вот что это значит...- возразил он, словно отчеканивая каждое слово,- вчера я вам показывал бумажник с письмами одной особы ко мне... Сегодня вы с упреком - заметьте, с упреком - пересказывали этой особе несколько выражений из этих писем, не имея на то ни малейшего права. Я желаю знать, как вы это объясните?

-А я желаю знать, какое вы. имеете право меня расспрашивать? - ответил я, весь дрожа от бешенства и внутреннего стыда.- Вольно вам было щеголять вашим дядюшкой, вашей перепиской; я-то тут что? Ведь все ваши письма целы?

- Письма-то целы; но я был вчера в таком состоянии, что вы легко могли...

- Одним словом, милостивый государь,- заговорил я нарочно как можно громче,- я прошу вас оставить меня в покое, слышите ли? Я ничего знать не хочу и объяснять вам ничего не стану. Ступайте к той особе за объяснениями! (Я чувствовал, что у меня голова начинала кружиться.)

Асанов устремил на меня взгляд, которому, видимо, старался придать выражение насмешливой проницательности, пощипал свои усики и встал не спеша.

- Я теперь знаю, что мне думать,- промолвил он,- ваше лицо - лучшая вам улика. Но я должен вам заметить, что благородные люди так не поступают... Прочесть украдкой письмо и потом идти к благородной девушке беспокоить ее...

- Убирайтесь вы к черту! - закричал я, затопав ногами,- и присылайте мне секунданта; с вами я не намерен разговаривать.

- Прошу не учить меня,- холодно возразил Асанов,- а секунданта я и сам хотел к вам прислать.

Он ушел. Я упал на диван и закрыл лицо руками. Кто-то тронул меня за плечо; я принял руки - передо мной стоял Пасынков.

- Что это? правда?..- спросил он меня.- Ты прочел чужое письмо?

Я не имел сил ответить ему, но качнул утвердительно головой.

Пасынков подошел к окну и, стоя ко мне спиною, медленно проговорил:

- Ты прочел письмо одной девушки к Асанову. Кто же была эта девушка?

- Софья Злотницкая,-отвечал я, как подсудимый отвечает судье.

Пасынков долго не вымолвил ни слова.

- Одна страсть может до некоторой степени извинить тебя,- начал он наконец.- Разве ты влюблен в Злотницкую?

-Да.

Пасынков опять помолчал.

- Я это думал. И ты сегодня пошел к ней и начал упрекать ее...

- Да, да, да...-проговорил я с отчаяньем.- Ты теперь можешь меня презирать...

Пасынков прошелся раза два по комнате.

- А она его любит? - спросил он.

- Любит...

Пасынков потупился и долго смотрел неподвижно на пол.

- Ну, этому надо помочь,- начал он, подняв голову,- этого нельзя так оставить. И он взялся за шляпу.

- Куда же ты?

- К Асанову.

Я вскочил с дивана.

- Да я тебе не позволю. Помилуй! как можно! что он подумает?

Пасынков поглядел на меня.

- А по-твоему, разве лучше дать этой глупости ход, себя погубить, девушку опозорить?

- Да что ты скажешь Асанову?

- Я постараюсь вразумить его, скажу, что ты просишь у него извинения...

- Да я не хочу извиняться пред ним!

- Не хочешь? Разве ты не виноват?

Я посмотрел на Пасынкова: спокойное и строгое, хотя грустное выражение лица его меня поразило; оно было ново для меня. Я ничего не отвечал и сел на диван.

Пасынков вышел.

С каким мучительным томлением ожидал я его возвращения! С какой жестокой медленностью проходило время! Наконец он вернулся - поздно.

- Ну что? - спросил я робким голосом.

- Слава богу! - отвечал он,- все улажено.

- Ты был у Асанова?

- Был.

- Что он? чай, ломался? - промолвил я с усилием.

- Нет, не скажу. Я ожидал больше... Он... он не такой пошлый человек, каким я почитал его.

- Ну, а кроме его, ты ни у кого не был?- спросил я погодя немного.

- Я был у Злотницких.

- А!.. (Сердце у меня забилось. Я не смел взглянуть Пасын-кову в глаза.) Что ж она?

-Софья Николаевна-девушка благоразумная, добрая... Да, она добрая девушка. Ей сначала было неловко, но потом она успокоилась. Впрочем, весь наш разговор продолжался не более пяти минут.

- И ты... ей все сказал... обо мне... все?

- Я сказал, что было нужно.

- Мне уж теперь нельзя будет больше ходить к ним! - проговорил я уныло...

- Отчего же? Нет, изредка можно. Напротив, ты должен к ним непременно пойти, чтоб не подумали чего-нибудь...

- Ах, Яков, ты меня теперь презирать будешь! - воскликнул я, чуть сдерживая слезы.

- Я? презирать тебя?.. (Его ласковые глаза затеплились любовью.) Тебя презирать... глупый человек! Разве тебе легко было? Разве ты не страдаешь?

Он протянул мне руку, я бросился к нему на шею и зарыдал.

Спустя несколько дней, в течение которых я мог заметить, что Пасынков был очень не в духе, я решился наконец пойти к Злот-ницким. Что я чувствовал, вступая к ним в гостиную, это словами передать трудно; помню, что я едва различал лица, и голос прерывался в груди. И Софье было не легче: она, видимо, принуждала себя заговаривать со мною, но глаза ее так же избегали моих, как мои - ее, и в каждом ее движении, во всем существе проглядывало принуждение, смешанное... что таить правду? с тайным отвращением. Я постарался как можно скорее избавить и ее и себя от таких тягостных ощущений. Это свидание было, к счастью, последним... перед ее браком. Внезапная перемена в судьбе моей увлекла меня в другой конец России, и я надолго простился с Петербургом, с семейством Злотницких и, что мне было всего больнее, с добрым Яковом Пасынковым.

II

Прошло лет семь. Не считаю нужным рассказывать, что именно происходило со мной в течение всего этого времени. Помаялся я таки по России, заезжал в глушь и в даль, и слава богу! Глушь и даль не так страшны, как думают иные, и в самых потаенных местах дремучего леса, под валежником и дромом, растут душистые цветы.

Однажды весной, проезжая по делам службы через небольшой уездный городок одной из отдаленных губерний восточной России, я сквозь тусклое стеклышко тарантаса увидел на площади, перед лавкой, человека, лицо которого мне показалось чрезвычайно знакомым. Я вгляделся в этого человека и, к немалой своей радости, узнал в нем Елисея, слугу Пасынкова.

Я тотчас велел ямщику остановиться, выскочил из тарантаса и подошел к Елисею.

- Здравствуй, брат! -проговорил я, с тру дом скрывая волненье,- ты здесь с своим барином?

- С барином,- возразил он медленно и вдруг воскликнул: - Ах, батюшка, это вы? Я и не узнал вас!

- А! коли так,- проговорила она,- знайте же, что я люблю этого человека и что мне совершенно все равно, какого вы мнения о нем и о моей любви к нему. И с чего вы взяли?.. Какое вы имеете право это говорить? А если я на что решилась... Она умолкла и проворно вышла вон из залы. Я остался. Мне вдруг стало так неловко и так совестно, что я закрыл лицо руками. Я понял все неприличие, всю низость ... Далее

Я знал Пасынкова очень давно, почти с детства. Он воспитывался в том же частном пансионе немца Винтеркеллера, в котором и я прожил три года. Отец Якова, бедный отставной майор, человек весьма честный, но несколько поврежденный в уме, привез его, семилетнего мальчика, к этому немцу, заплатил за него за год вперед, уехал из Москвы, да и пропал без вести... Изредка ходили о нем темные, странные ... Далее

Прошло еще полтора года. Дела заставили меня заехать в Москву. Я поселился в одной из хороших тамошних гостиниц. Однажды, проходя по коридору, взглянул я на черную доску с именами проезжих и чуть не вскрикнул от изумления: против двенадцатого нумера стояло четко написанное мелом имя Софьи Николаевны Асановой. В последнее время я случайно услышал много нехорошего о ее муже; узнал, что он ... Далее