Журналы о дизайне скачать бесплатно | ||||||||||||||||||||||
|
Мы оба помолчали. - Разве гомеопатией попробовать...-проговорил толстяк, искоса взглянув на меня. - Как гомеопатией? Ведь вы аллопат? - Так что ж, что аллопат? Вы думаете, что я гомеопатию не знаю? Не хуже другого. Здесь у нас аптекарь гомеопатией лечит, а он и ученой степени никакой не имеет. "Ну,-подумал я,-плохо дело!.." - Нет, господин доктор,- промолвил я,- вы уж лучше лечите по вашей обыкновенной методе. - Как угодно-с. Толстяк встал и вздохнул. - Вы идете к нему? - спросил я. - Да, надо посмотреть. И он вышел. Я не пошел за ним: видеть его у постели моего бедного больного друга было свыше сил моих. Я кликнул своего человека и приказал ему тотчас же ехать в губернский город, спросить там лучшего врача и привезть его непременно. Что-то застучало в коридоре; я быстро отворил дверь. Доктор уже выходил от Пасынкова. - Ну что?- спросил я его шепотом. - Ничего, микстуру прописал. - Я, господин доктор, решился послать в губернский город. Не сомневаюсь в вашем искусстве, но вы знаете сами: ум хорошо, а два лучше. - Ну что ж, это похвально! - возразил толстяк и начал спускаться по лестнице. Я ему, видимо, надоедал. Я вошел к Пасынкову. - Видел ты здешнего эскулапа? - спросил он меня. - Видел,- отвечал я. - Мне что нравится в нем,- заговорил Пасынков,- это его удивительное спокойствие. Доктору следует быть флегматиком, не правда ли? Это очень ободрительно для больного. Я, разумеется, не стал разуверять его. К вечеру Пасынкову, против ожидания моего, сделалось легче. Он попросил Елисея поставить самовар, объявил мне, что будет угощать меня чаем и сам выпьет чашечку, и заметно повеселел. Я, однако, все-таки старался не давать ему разговаривать и, видя, что он никак не хочет угомониться, спросил его, не желает ли он, чтоб я ему прочел что-нибудь? - Как у Винтеркеллера - помнишь? - ответил он,- изволь, с удовольствием. Что ж мы будем читать? Посмотри-ка, там у меня на окне книги... Я подошел к окну и взял первую книгу, попавшуюся мне под руку... - Что это? - спросил он. - Лермонтов. - А! Лермонтов! Прекрасно! Пушкин выше, конечно... Помнишь: "Снова тучи надо мною собралися в тишине..." или "В последний раз твой образ милый дерзаю мысленно ласкать". Ах, чудо! чудо! Но и Лермонтов хорош. Ну, знаешь что, брат, возьми, раскрой наудачу и читай! Я раскрыл книгу и смутился: мне попалось "Завещание". Я хотел было перевернуть страницу, но Пасынков заметил мое движение и торопливо проговорил: "Нет, нет, нет, читай то, что вскрылось". Делать было нечего: я прочел "Завещание". - Славная вещь!- проговорил Пасынков, как только я произнес последний стих.- Славная вещь! А странно, - прибавил он, помолчав немного,- странно, что тебе именно "Завещание" попалось... Странно! Я начал читать другое стихотворение, но Пасынков не слушал меня, глядел куда-то в сторону и раза два еще повторил: "Странно!" Я опустил книгу на колени. - "Соседка есть у них одна",- прошептал он и вдруг, обратившись ко мне, спросил: - А что, помнишь ты Софью Злотниц-кую? Я покраснел. - Как не помнить! - Ведь она замуж вышла?.. - За Асанова, давным-давно. Я тебе писал об этом. - Точно, точно, писал. Отец ее простил наконец? - Простил, но Асанова не принял. - Упрямый старик! Ну, а как слышно, счастливо они живут? - Не знаю, право... кажется, счастливо. Они в деревне живут, в ***ой губернии; я их не видал, но проезжал мимо. - И дети есть у них? - Кажется, есть... Кстати, Пасынков? - спросил я. Он взглянул на меня. . - Признайся, ты, помнится, тогда не хотел отвечать на мой вопрос: ведь ты сказал ей, что я ее любил? - Я все ей сказал, всю правду... Я ей всегда правду говорил. Скрытничать перед ней - это был бы грех! Пасынков помолчал. - Ну, а скажи мне,- начал он опять,- скоро ты разлюбил ее или нет? - Не скоро, но разлюбил. Что пользы вздыхать понапрасну? Пасынков перевернулся ко мне лицом. - А я, брат,- начал он, и губы его задрожали,- не тебе чета: я до сих пор не разлюбил ее. - Как! - воскликнул я с невыразимым изумлением,- разве ты любил ее? - Любил,- медленно проговорил Пасынков и занес обе руки за голову.- Как я ее любил, это известно одному богу. Никому я не говор ил об этом, никому в мире, и не хотел никому говорить... да уж так! На свете мало, говорят, мне остается жить... Куда ни шло! Неожиданное признание Пасынкова до того меня удивило, что я решительно не мог ничего сказать и только дум ал: "Возможно ли? как же я этого не подозревал?" - Да,-продолжал он, как бы говоря с самим собою,- я ее любил. Я не перестал ее любить даже тогда,когда узнал,что сердце ее принадлежит Асанову. Но тяжело мне было узнать это! Если б она тебя полюбила, я бы по крайней мере за тебя порадовался; но Асанов... Чем он мог ей понравиться? Его счастье! А изменить своему чувству, разлюбить она уж не могла. Честная душа не меняется... Я вспомнил посещение Асанова после рокового обеда, вмешательство Пасынкова и невольно всплеснул руками. - Ты от меня все это узнал, бедняк! - воскликнул я,- и ты же взялся пойти к ней тогда! - Да,- заговорил опять Пасынков,- это объяснение с ней... я его никогда не забуду. Вот когда я узнал, вот когда я понял, что значит давно мною избранное слово: Resignation. Но все же она осталась моей постоянной мечтой, моим идеалом... А жалок тот, кто живет без идеала! Я глядел на Пасынкова: глаза его, словно устремленные вдаль, блестели лихорадочным блеском. - Я любил ее, - продолжал он, - я любил ее, ее, спокойную, честную, недоступную, неподкупную; когда она уехала, я чуть не помешался с горя... С тех пор я уж никого не любил... И вдруг, отвернувшись, он прижал лицо к подушке и тихо заплакал. Я вскочил, нагнулся к нему и начал утешать его... - Ничего,- промолвил он, приподняв голову и встряхнув волосами,- это так; немножко горько стало, немножко жалко... себя, то есть... Но все это ничего. Все стихи виноваты. Прочти-ка мне другие, повеселее. Я взял Лермонтова, стал быстро переворачивать страницы; но мне, как нарочно, все попадались стихотворения, которые могли опять взволновать Пасынкова. Наконец я прочел ему "Дары Терека". - Трескотня риторическая! - проговорил мой бедный друг тоном наставника,-а есть хорошие места. Я, брат, без тебя сам попытался в поэзию пуститься и начал одно стихотворение: "Кубок жизни" - ничего не вышло! Наше дело, брат, сочувствовать, не творить... Однако я что-то устал; сосну-ка я маленько - как ты полагаешь? Экая славная вещь сон, подумаешь! Вся жизнь наша-сон, и лучшее в ней опять-таки сон. - А поэзия? - спросил я. - И поэзия - сон, только райский. Пасынков закрыл глаза. Я постоял немного у его постели. Не думал я, чтоб он мог скоро уснуть, однако дыхание его становилось ровнее и продолжительнее. Я на цыпочках вышел вон, вернулся в свою комнату и лег на диван. Долго думал я о том, что мне сказал Пасынков, припоминал многое, дивился, наконец заснул сам... Кто-то толкнул меня; я очнулся: передо мной стоял Елисей. - Пожалуйте к барину,- сказал он. Я тотчас встал. - Что с ним? - Бредит. - Бредит? А прежде с ним этого не бывало? - Нет, и в прошедшую ночь бредил, только сегодня что-то страшно. Я вошел в комнату Пасынкова. Он не лежал, а сидел на своей постели, наклонясь всем туловищем вперед, тихо разводил руками, улыбался и говорил, все говорил голосом беззвучным и слабым, как шелест тростника. Глаза его блуждали. Печальный свет ночника, поставленного на полу и загороженного книгою, лежал недвижным пятном на потолке; лицо Пасынкова казалось еще бледнее в полумраке.
|
Скачать бесплатно журналы про здоровье | ||||||||||||||||||||||