Играть в догонялки | ||||||||||||||||||||||
|
К вечеру она стала задумчивее. Грусть ее взяла при мысли, что она не скоро увидится с Инсаровым. Он не мог, не возбуждая подозрения, оставаться у Берсенева, и потому вот на чем они с Еленой порешили: Инсаров должен был вернуться в Москву и приехать к ним в гости раза два до осени; с своей стороны, она обещалась писать ему письма и, если будет можно, назначить ему свидание где-нибудь около Кунцева. К чаю она сошла в гостиную и застала там всех своих домашних и Шубина, который зорко посмотрел на нее, как только она появилась; она хотела было заговорить о ним дружески, по-старому, да боялась его проницательности, боялась самой себя. Ей сдавалось, что он недаром более двух недель оставлял ее в покое. Скоро пришел Берсенев и передал Анне Васильевне поклон от Инсарова вместе с извинением его в том, что он вернулся в Москву, не засвидетельствовав ей своего почтения. Имя Инсарова в первый раз в течение дня произносилось перед Еленой; она почувствовала, что покраснела; она поняла в то же время, что ей следовало выразить сожаление о внезапном отъезде такого хорошего знакомого, но она не могла принудить себя к притворству и продолжала сидеть неподвижно и безмолвно, между тем как Анна Васильевна охала и горевала. Елена старалась держаться около Берсенева; она его не боялась, хоть он и знал часть ее тайны; она спасалась под его крылышко от Шубина, который все продолжал посматривать на нее, - не насмешливо, но внимательно. На Берсенева в течение вечера тоже находило недоумение: он ожидал, что увидит Елену более печальной. К счастию ее, между ним и Шубиным завязался спор об искусстве; она отодвинулась и словно сквозь сон слушала их голоса. Понемногу не только они, но и вся комната, все, что окружало ее, показалось ей как бы сном - все: и самовар на столе, и коротенький жилет Увара Ивановича, и гладкие ногти Зои, и масляный портрет великого князя Константина Павловича на стене: все уходило, все покрывалось дымкой, все переставало существовать. Только жаль ей было их всех. "Для чего живут?" - думала она. - Ты спать хочешь, Леночка? - спросила ее мать. Она не слышала вопроса матери. - Полусправедливый намек, говоришь ты?.. - Эти слова, резко произнесенные Шубиным, внезапно возбудили внимание Елены. - Помилуй, - продолжал он, - в этом-то самый вкус и есть. Справедливый намек возбуждает уныние - это не по-христиански; к несправедливому человек равнодушен - это глупо, а от полусправедливого он и досаду чувствует и нетерпение. Например, если я скажу, что Елена Николаевна влюблена в одного из нас, какого рода это будет намек, ась? - Ах, мсье Поль, - проговорила Елена, - я бы хотела показать вам мою досаду, да, право, не могу. Я очень устала. - Что ж ты не ляжешь? - промолвила Анна Васильевна, которая вечером сама всегда дремала и оттого охотно посылала спать других. - Простись со мной да ступай с богом. Андрей Петрович извинит. Елена поцеловала свою мать, поклонилась всем и пошла. Шубин проводил ее до двери. - Елена Николаевна, - шепнул он ей на пороге, - вы топчете мсье Поля, вы безжалостно ходите по нем, а мсье Поль благословляет вас, и ваши ножки, и башмаки на ваших ножках, и подошвы ваших башмаков. Елена пожала плечом, нехотя протянула ему руку - не ту, которую целовал Инсаров, - и, вернувшись к себе в комнату, тотчас разделась, легла и заснула. Она спала глубоким, безмятежным сном... Так даже дети не спят: так спит только выздоровевший ребенок, когда мать сидит возле его колыбельки, и глядит на него, и слушает его дыхание. Глава XX- Зайди ко мне на минутку, - сказал Берсеневу Шубин, как только тот простился с Анной Васильевной, - у меня есть кое-что тебе показать. Берсенев отправился к нему во флигель. Его поразило множество студий, статуэток и бюстов, окутанных мокрыми тряпками и расставленных по всем уголкам комнаты. - Да ты, я вижу, работаешь не на шутку, - заметил он Шубину. - Что-нибудь надобно ж делать, - ответил тот. - Одно не везет, надо пробовать другое. Впрочем, я, как корсиканец, занимаюсь больше вендеттой, нежели чистым искусством. Trema, Bisanzia!21 - Я тебя не понимаю, - проговорил Берсенев. - А вот погоди. Вот извольте поглядеть, любезный друг и благодетель, мою месть номер первый. Шубин раскутал одну фигуру, и Берсенев увидел отменно схожий, отличный бюст Инсарова. Черты лица были схвачены Шубиным верно до малейшей подробности, и выражение он им придал славное: честное, благородное и смелое. Берсенев пришел в восторг. - Да это просто прелесть! - воскликнул он. - Поздравляю тебя. Хоть на выставку! Почему ты называешь это великолепное произведение местью? - А потому, сэр, что я намерен поднести это, как вы изволили выразиться, великолепное произведение Елене Николаевне в день ее именин. Понимаете вы сию аллегорию? Мы не слепые, мы видим, что около нас происходит, но мы джентльмены, милостивый государь, и мстим по-джентльменски. - А вот, - прибавил Шубин, раскутывая другую фигурку, - так как художник, по новейшим эстетикам, пользуется завидным правом воплощать в себе всякие мерзости, возводя их в перл создания, то мы, при возведении сего перла, номера второго, мстили уже вовсе не как джентльмены, а просто en canaille22. Он ловко сдернул полотно, и взорам Берсенева предстала статуэтка, в дантановском вкусе, того же Инсарова. Злее и остроумнее невозможно было ничего придумать. Молодой болгар был представлен бараном, поднявшимся на задние ножки и склоняющим рога для удара. Тупая важность, задор, упрямство, неловкость, ограниченность так и отпечатались на физиономии "супруга овец тонкорунных", и между тем сходство было до того поразительно, несомненно, что Берсенев не мог не расхохотаться. - Что? забавно? - промолвил Шубин, - узнал ироя? На выставку тоже советуешь послать? Это, братец ты мой, я сам себе в собственные именины подарю... Ваше высокоблагородие, позвольте выкинуть коленце! И Шубин прыгнул раза три, ударяя себя сзади подошвами. Берсенев поднял с полу полотно и забросил им статуэтку. - Ох ты, великодушный, - начал Шубин, - кто бишь в истории считается особенно великодушным? Ну, все равно! А теперь, - продолжал он, торжественно и печально раскутывая третью, довольно большую массу глины, - ты узришь нечто, что докажет тебе смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как истинный художник, чувствует потребность и пользу собственного заушения. Взирай! Полотно взвилось, и Берсенев увидел две, рядом и близко поставленные, точно сросшиеся, головы... Он не тотчас понял, в чем дело, но, приглянувшись, узнал в одной из них Аннушку, в другой самого Шубина. Впрочем, это были скорее карикатуры, чем портреты. Аннушка была представлена красивою жирною девкой с низким лбом, заплывшими глазами и бойко вздернутым носом. Ее крупные губы нагло ухмылялись; все лицо выражало чувственность, беспечность и удаль, не без добродушия. Себя Шубин изобразил испитым, исхудалым жуиром, с ввалившимися щеками, с бессильно висящими косицами жидких волос, с бессмысленным выражением в погасших глазах, с заостренным, как у мертвеца, носом. Берсенев отвернулся с отвращением. - Какова двоешка, брат? - промолвил Шубин. - Не соблаговолишь ли сочинить приличную подпись? К первым двум штукам я уже подписи придумал. Под бюстом будет стоять: "Герой, намеревающийся спасти свою родину". Под статуэткой: "Берегитесь, колбасники!" А под этой штукой - как ты думаешь? - "Будущность художника Павла Яковлева Шубина..." Хорошо?
|
Бесплатная библиотека книг Толстого | ||||||||||||||||||||||