Дворянское гнездо Иван Сергеевич Тургенев Страница: 35

- Постойте, говорю вам, - перебил ее Лаврецкий. - Я соглашаюсь жить с вами, Варвара Павловна, - продолжал он, - то есть я вас привезу в Лаврики и проживу с вами, сколько сил хватит, а потом уеду - и буду наезжать. Вы видите, я вас обманывать не хочу, но не требуйте больше ничего. Вы бы сами рассмеялись, если бы я исполнил желание почтенной нашей родственницы и прижал бы вас к своему сердцу, стал бы уверять вас, что... что прошедшего не было, что срубленное дерево опять зацветет. Но я вижу: надо покориться. Вы это слово не так поймете... это все равно. Повторяю... я буду жить с вами... или нет, я этого обещать не могу... Я сойдусь с вами, буду вас снова считать моей женой...

- Дайте же ей по крайней мере на том руку, - промолвила Марья Дмитриевна, у которой давно высохли слезы.

- Я до сих пор не обманывал Варвару Павловну, - возразил Лаврецкий, - она мне поверит и так. Я ее отвезу в Лаврнки - и помните, Варвара Павловна: уговор наш будет считаться нарушенным, как только вы выедете оттуда. А теперь позвольте мне удалиться. Он поклонился обеим дамам и торопливо вышел вон.

- Вы не берете ее с собою, - крикнула ему вслед Марья Дмитриевна...

- Оставьте его, - шепнула ей Варвара Павловна и тотчас же обняла ее, начала ее благодарить, целовать у ней руки, называть ее своей спасительницей.

Марья Дмитриевна снисходительно принимала ее ласки; но в душе она не была довольна ни Лаврецким, ни Варварой Павловной, ни всей подготовленной ею сценой. Чувствительности вышло мало; Варвара Павловна, по ее мнению, должна была броситься к ногам мужа.

- Как это вы меня не поняли, - толковала она, - ведь я вам сказала: припадите.

- Этак лучше, милая тетушка; не беспокойтесь - все прекрасно, - твердила Варвара Павловна.

- Ну, да ведь и он - холодный, как лед, - заметила Марья Дмитриевна. - Положим, вы не плакали, да ведь я перед ним разливалась. В Лавриках запереть вас хочет. Что ж, и во мне вам нельзя будет ездить? Все мужчины бесчувственны, - сказала она в заключение и значительно покачала головой.

- Зато женщины умеют ценить доброту и великодушие, - промолвила Варвара Павловна и, тихонько опустившись на колени перед Марьей Дмитриевной, обвила ее полный стан руками и прижалась к ней лицом. Лицо это втихомолку улыбалось, а у Марьи Дмитриевны опять закапали слезы.

А Лаврецкий отправился к себе, заперся в комнатке своего камердинера, бросился на диван и пролежал так до утра.

Глава XLIV

На следующий день было воскресенье. Колокольный звон к ранней обедне не разбудил Лаврецкого - он не смыкал глаз всю ночь, - но напомнил ему другое воскресенье, когда он, по желанию Лизы, ходил в церковь. Он поспешно встал; какой-то тайный голос говорил ему, что он и сегодня увидит ее там же. Он без шума вышел из дома, велел сказать Варваре Павловне, которая еще спала, что он вернется к обеду, и большими шагами направился туда, куда звал его однообразно-печальный звон. Он пришел рано: почти никого еще не было в церкви; дьячок на клиросе читал часы; изредка прерываемый кашлем, голос его мерно гудел, то упадая, то вздуваясь. Лаврецкий поместился недалеко от входа. Богомольцы приходили поодиночке, останавливались, крестились, кланялись на все стороны; шаги их звенели в пустоте и тишине, явственно отзываясь под сводами. Дряхлая старушонка в ветхом капоте с капюшоном стояла на коленях подле Лаврецкого и прилежно молилась; ее беззубое, желтое, сморщенное лицо выражало напряженное умиление; красные глаза неотвратимо глядели вверх, на образа иконостаса; костлявая рука беспрестанно выходила из капота и медленно и крепко клала большой широкий крест. Мужик с густой бородой и угрюмым лицом, взъерошенный и измятый, вошел в церковь, разом стал на оба колена и тотчас же принялся поспешно креститься, закидывая назад и встряхивая голову после каждого поклона. Такое горькое горе сказывалось в его лице, во всех его движениях, что Лаврецкий решился подойти к нему и спросить его, что с ним. Мужик пугливо и сурово отшатнулся, посмотрел на него... "Сын помер", - произнес он скороговоркой и снова принялся класть поклоны... "Что для них может заменить утешения церкви?" - подумал Лаврецкий и сам попытался молиться; но сердце его отяжелело, ожесточилось, и мысли были далеко. Он все ждал Лизы - но Лиза не приходила. Церковь стала наполняться народом; ее все не было. Обедня началась, дьякон уже прочитал евангелие, зазвонили к достойной; Лаврецкий подвинулся немного вперед - и вдруг увидел Лизу. Она пришла раньше его, но он ее не заметил; прижавшись в промежуточек между стеной и клиросом, она не оглядывалась не шевелилась. Лаврецкий не свел с нее глаз до самого конца обедни: он прощался с нею. Народ стал расходиться, а она все стояла; казалось, она ожидала ухода Лаврецкого. Наконец она перекрестилась в последний раз и пошла, не оборачиваясь: с ней была одна горничная. Лаврецкий вышел вслед за ней из церкви и догнал ее на улице; она шла очень скоро, наклонив голову и спустив вуаль на лицо.

- Здравствуйте, Лизавета Михайловна, - сказал он громко, с насильственной развязностью, - можно вас проводить? Она ничего не сказала; он отправился с ней рядом.

- Довольны вы мной? - спросил он ее, понизив голос. - Вы слышали, что вчера произошло?

- Да, да, - проговорила она шепотом, - это хорошо. И она пошла еще быстрей.

- Вы довольны? Лиза только головой кивнула.

- Федор Иваныч, - начала она спокойным, но слабым голосом, - я хотела вас просить: не ходите больше к нам, уезжайте поскорей; мы можем после увидеться - когда-нибудь, через год. А теперь сделайте это для меня; исполните мою просьбу, ради бога.

- Я вам во всем готов повиноваться, Лизавета Михайловна; но неужели мы так должны расстаться: неужели вы мне не скажете ни одного слова?..

- Федор Иваныч, вот вы теперь идете возле меня... А уж вы так далеко, далеко от меня. И не вы одни, а...

- Договаривайте, прошу вас! - воскликнул Лаврецкий, - что вы хотите сказать?

- Вы услышите, может быть... но что бы ни было, забудьте... нет, не забывайте меня, помните обо мне.

- Мне вас забыть...

- Довольно, прощайте. Не идите за мной.

- Лиза, - начал было Лаврецкий...

- Прощайте, прощайте! - повторила она, еще ниже опустила вуаль и почти бегом пустилась вперед.

Лаврецкий посмотрел ей вслед и, понурив голову, отправился назад по улице. Он наткнулся на Лемма, который тоже шел, надвинув шляпу на нос и глядя себе под ноги. Они молча посмотрели друг на друга.

- Ну, что скажете? - проговорил наконец Лаврецкий.

- Что я скажу? - угрюмо возразил Лемм. - Ничего я не скажу. Все умерло, и мы умерли (Alles ist todt, und wir sind todt). Ведь вам направо идти?

- Направо.

- А мне налево. Прощайте.

* * *

На следующее утро Федор Иваныч с женою отправился в Лаврики. Она ехала впереди в карете, с Адой и с Жюстиной; он сзади - в тарантасе. Хорошенькая девочка все время дороги не отходила от окна кареты; она удивлялась всему: мужикам, бабам, избам, колодцам, дугам, колокольчикам и множеству грачей; Жюстина разделяла ее удивление; Варвара Павловна смеялась их замечаниям и восклицаниям. Она была в духе; перед отъездом из города О... она имела объяснение с своим мужем.

- Я понимаю ваше положение, - сказала она ему, - и он, по выражению ее умных глаз, мог заключить, что она понимала его положение вполне, - но вы отдадите мне хоть ту справедливость, что со мной легко живется; я не стану вам навязываться, стеснять вас; я хотела обеспечить будущность Ады; больше мне ничего не нужно.

Итак, предложение его было принято, но с некоторыми условиями. Во-первых, Лаврецкий должен был немедленно оставить университет: кто ж выходит за студента, да и что за странная мысль - помещику, богатому, в 26 лет брать уроки, как школьнику? Во-вторых, Варвара Павловна взяла на себя труд заказать и закупить приданое, выбрать даже жениховы подарки. У ней было много практического смысла, много вкуса ... Далее

Он застал всех дома, но он не тотчас объявил им о своем намерении; он хотел сперва переговорить наедине с Лизой. Случай помог ему: их оставили вдвоем в гостиной. Они разговорились; она успела уже привыкнуть к нему, - да она и вообще никого не дичилась. Он слушал ее, глядел ей в лицо и мысленно твердил слова Лемма, соглашался с ним. Случается иногда, что два уже знакомых, но не близких друг другу ... Далее

в признается в том, что мы даже мышеловки не выдумали. Следовательно, мы поневоле должны заимствовать у других. Мы больны, говорит Лермонтов, - я согласен с ним; но мы больны оттого, что только наполовину сделались европейцами; чем мы ушиблись, тем мы и лечиться должны ("Le cadastre", - подумал Лаврецкий). У нас, - продолжал он, - лучшие головы - les meilleures tetes - давно в этом ... Далее