Отцы и дети Иван Сергеевич Тургенев Страница: 15

- Вы будете на этом бале? - спросил Аркадий.

- Он для меня его дает, - проговорил Матвей Ильич почти с сожалением. - Ты танцуешь?

- Танцую, только плохо.

- Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это говорю не в силу старинных понятий; я вовсе не полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм62 смешон, il a fait son temps.63

- Да я, дядюшка, вовсе не из байронизма не...

- Я познакомлю тебя с здешними барынями, я беру тебя под свое крылышко, - перебил Матвей Ильич и самодовольно засмеялся. - Тебе тепло будет, а?

Слуга вошел и доложил о приезде председателя казенной палаты, сладкоглазого старика с сморщенными губами, который чрезвычайно любил природу, особенно в летний день, когда, по его словам, "каждая пчелочка с каждого цветочка берет взяточку...". Аркадий удалился.

Он застал Базарова в трактире, где они остановились, и долго его уговаривал пойти к губернатору. "Нечего делать! - сказал наконец Базаров. - Взялся за гуж64 - не говори, что не дюж! Приехали смотреть помещиков - давай их смотреть!" Губернатор принял молодых людей приветливо, но не посадил их и сам не сел. Он вечно суетился и спешил; с утра надевал тесный вицмундир и чрезвычайно тугой галстух, недоедал и недопивал, все распоряжался. Его в губернии прозвали Бурдалу,65 намекая тем не на известного французского проповедника, а на бурду. Он пригласил Кирсанова и Базарова к себе на бал и через две минуты пригласил их вторично, считая их уже братьями и называя их Кайсаровыми.

Они шли к себе домой от губернатора, как вдруг из проезжающих мимо дрожек выскочил человек небольшого роста, в славянофильской венгерке, и с криком: "Евгений Васильевич!" - бросился к Базарову.

- А! это вы, герр Ситников, - проговорил Базаров, продолжая шагать по тротуару, - какими судьбами?

- Вообразите, совершенно случайно, - отвечал тот и, обернувшись к дрожкам, махнул раз пять рукой и закричал: - Ступай за нами, ступай! У моего отца здесь дело, - продолжал он, перепрыгивая через канавку, - ну, так он меня просил... Я сегодня узнал о вашем приезде и уже был у вас... (Действительно, приятели, возвратясь к себе в номер, нашли там карточку с загнутыми углами и с именем Ситникова, на одной стороне по-французски, на другой - славянскою вязью.66) Я надеюсь, вы не от губернатора!

- Не надейтесь, мы прямо от него.

- А! в таком случае и я к нему пойду... Евгений Васильич, познакомьте меня с вашим... с ними...

- Ситников, Кирсанов, - проворчал, не останавливаясь, Базаров.

- Мне очень лестно, - начал Ситников, выступая боком, ухмыляясь и поспешно стаскивая свои уже чересчур элегантные перчатки. - Я очень много слышал... Я старинный знакомый Евгения Васильича и могу сказать - его ученик. Я ему обязан моим перерождением...

Аркадий посмотрел на базаровского ученика. Тревожное и тупое выражение сказывалось в маленьких, впрочем приятных чертах его прилизанного лица; небольшие, словно вдавленные глаза глядели пристально и беспокойно, и смеялся он беспокойно: каким-то коротким, деревянным смехом.

- Поверите ли, - продолжал он, - что, когда при мне Евгений Васильевич в первый раз сказал, что не должно признавать авторитетов, я почувствовал такой восторг... словно прозрел! "Вот, - подумал я, - наконец нашел я человека!" Кстати, Евгений Васильевич, вам непременно надобно сходить к одной здешней даме, которая совершенно в состоянии понять вас и для которой ваше посещение будет настоящим праздником; вы, я думаю, слыхали о ней?

- Кто такая? - произнес нехотя Базаров.

- Кукшина, Eudoxie, Евдоксия Кукшина. Это замечательная натура, emancipee67 в истинном смысле слова, передовая женщина. Знаете ли что? Пойдемте теперь к ней все вместе. Она живет отсюда в двух шагах. Мы там позавтракаем. Ведь вы еще не завтракали?

- Нет еще.

- Ну и прекрасно. Она, вы понимаете, разъехалась с мужем, ни от кого не зависит.

- Хорошенькая она? - перебил Базаров.

- Н... нет, этого нельзя сказать.

- Так для какого же дьявола вы нас к ней зовете?

- Ну, шутник, шутник... Она нам бутылку шампанского поставит.

- Вот как! Сейчас виден практический человек. Кстати, ваш батюшка все по откупам?

- По откупам, - торопливо проговорил Ситников и визгливо засмеялся. - Что же? идет?

- Не знаю, право.

- Ты хотел людей смотреть, ступай, - заметил вполголоса Аркадий.

- А вы-то что ж, господин Кирсанов? - подхватил Ситников. - Пожалуйте и вы; без вас нельзя.

- Да как же это мы все разом нагрянем?

- Ничего! Кукшина - человек чудный.

- Бутылка шампанского будет? - спросил Базаров.

- Три! - воскликнул Ситников. - За это я ручаюсь!

- Чем?

- Собственною головою.

- Лучше бы мошною батюшки. А впрочем, пойдем.

Глава XIII

Небольшой дворянский домик на московский манер, в котором проживала Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился в одной из нововыгоревших улиц города ***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце - явные признаки прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил, дома ли Авдотья Никитишна?

- Это вы, Victor? - раздался тонкий голос из соседней комнаты. - Войдите.

Женщина в чепце тотчас исчезла.

- Я не один, - промолвил Ситников, лихо скидывая свою венгерку, под которою оказалось нечто вроде поддевки или пальто-сака, и бросая бойкий взгляд Аркадию и Базарову.

- Все равно, - отвечал голос. - Entrez.68

Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос.

На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном платье, с крупными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове. Она встала с дивана и, небрежно натягивая себе на плечи бархатную шубку на пожелтелом горностаевом меху, лениво промолвила: "Здравствуйте, Victor", - и пожала Ситникову руку.

- Базаров, Кирсанов, - проговорил он отрывисто, в подражание Базарову.

- Милости просим, - отвечала Кукшина и, уставив на Базарова свои круглые глаза, между которыми сиротливо краснел крошечный вздернутый носик, прибавила: - Я вас знаю, - и пожала ему руку тоже.

Базаров поморщился. В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: "Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?" И у ней, как у Ситникова, вечно скребло на душе. Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят, - нарочно, то есть не просто, не естественно.

- Да, да, я знаю вас, Базаров, - повторила она. (За ней водилась привычка, свойственная многим провинциальным и московским дамам, - с первого дня знакомства звать мужчин по фамилии.) - Хотите сигару?

Прошло около двух недель. Жизнь в Марьине текла своим порядком: Аркадий сибаритствовал,41 Базаров работал. Все в доме привыкли к нему, к его небрежным манерам, к его немногосложным и отрывочным речам. Фенечка, в особенности, до того с ним освоилась, что однажды ночью велела разбудить его: с Митей сделались судороги; и он пришел и, по обыкновению полушутя, полузевая, просидел у ней часа два и ... Далее

Завтрак продолжался долго. За первою бутылкой шампанского последовала другая, третья и даже четвертая... Евдоксия болтала без умолку; Ситников ей вторил. Много толковали они о том, что такое брак - предрассудок или преступление, и какие родятся люди - одинаковые или нет? и в чем, собственно, состоит индивидуальность? Дело дошло наконец до того, что Евдоксия, вся красная от выпитого вина и стуча ... Далее

Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея Николаевича Локтева, известного красавца, афериста и игрока, который, продержавшись и прошумев лет пятнадцать в Петербурге и в Москве, кончил тем, что проигрался в прах и принужден был поселиться в деревне, где, впрочем, скоро умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне - двадцати и Катерине - двенадцати лет. Мать их, из обедневшего рода ... Далее