Бесплатные фотообои для рабочего стола | ||||||||||||||||||||||
|
- Арина Власьевна приказали просить чай кушать, - проговорила Анфисушка, проходя мимо с огромным блюдом спелой малины. Василий Иванович встрепенулся. - А холодные сливки к малине будут? - Будут-с. - Да холодные, смотри! Не церемоньтесь, Аркадий Николаич, берите больше. Что ж это Евгений не идет? - Я здесь, - раздался голос Базарова из Аркадиевой комнаты. Василий Иванович быстро обернулся. - Ага! ты захотел посетить своего приятеля; но ты опоздал amice,128 и мы имели уже с ним продолжительную беседу. Теперь надо идти чай пить: мать зовет. Кстати, мне нужно с тобой поговорить. - О чем? - Здесь есть мужичок, он страдает иктером... - То есть желтухой? - Да, хроническим и очень упорным иктером. Я прописывал ему золототысячник и зверобой, морковь заставлял есть, давал соду; но это все паллиативные средства; надо что-нибудь порешительней. Ты хоть и смеешься над медициной, а я уверен, можешь подать мне дельный совет. Но об этом речь впереди. А теперь пойдем чай пить. Василий Иванович живо вскочил с скамейки и запел из "Роберта": Закон, закон, закон себе поставим На ра... на ра... на радости пожить! - Замечательная живучесть! - проговорил, отходя от окна, Базаров. Настал полдень. Солнце жгло из-за тонкой завесы сплошных беловатых облаков. Все молчало, одни петухи задорно перекликались на деревне, возбуждая в каждом, кто их слышал, странное ощущение дремоты и скуки; да где-то высоко в верхушке деревьев звенел плаксивым призывом немолчный писк молодого ястребка. Аркадий и Базаров лежали в тени небольшого стога сена, подостлавши под себя охапки две шумливо-сухой, но еще зеленой и душистой травы. - Та осина, - заговорил Базаров, - напоминает мне мое детство; она растет на краю ямы, оставшейся от кирпичного сарая, и я в то время был уверен, что эта яма и осина обладали особенным талисманом: я никогда не скучал возле них. Я не понимал тогда, что я не скучал оттого, что был ребенком. Ну, теперь я взрослый, талисман не действует. - Сколько ты времени провел здесь всего? - спросил Аркадий. - Года два сряду; потом мы наезжали. Мы вели бродячую жизнь; больше все по городам шлялись. - А дом этот давно стоит? - Давно. Его еще дед построил, отец моей матери. - Кто он был, твой дед? - Черт его знает. Секунд-майор какой-то. При Суворове служил и все рассказывал о переходе через Альпы. Врал, должно быть. - То-то у вас в гостиной портрет Суворова висит. А я люблю такие домики, как ваш, старенькие да тепленькие; и запах в них какой-то особенный. - Лампадным маслом отзывает да донником, - произнес, зевая, Базаров. - А что мух в этих милых домиках... Фа! - Скажи, - начал Аркадий после небольшого молчания, - тебя в детстве не притесняли? - Ты видишь, какие у меня родители. Народ не строгий. - Ты их любишь, Евгений? - Люблю, Аркадий! - Они тебя так любят! Базаров помолчал. - Знаешь ли ты, о чем я думаю? - промолвил он наконец, закидывая руки за голову. - Не знаю. О чем? - Я думаю: хорошо моим родителям жить на свете! Отец в шестьдесят лет хлопочет, толкует о "паллиативных" средствах, лечит людей, великодушничает с крестьянами - кутит, одним словом; и матери моей хорошо: день ее до того напичкан всякими занятиями, ахами да охами, что ей и опомниться некогда; а я... - А ты? - А я думаю: я вот лежу здесь под стогом... Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет... А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже... Что за безобразие! Что за пустяки! - Позволь тебе заметить: то, что ты говоришь, применяется вообще ко всем людям... - Ты прав, - подхватил Базаров. - Я хотел сказать, что они вот, мои родители то есть, заняты и не беспокоятся о собственном ничтожестве, оно им не смердит... а я... я чувствую только скуку да злость. - Злость? почему же злость? - Почему? Как почему? Да разве ты забыл? - Я помню все, но все-таки я не признаю за тобою права злиться. Ты несчастлив, я согласен, но... - Э! да ты, я вижу, Аркадий Николаевич, понимаешь любовь, как все новейшие молодые люди: цып, цып, цып, курочка, а как только курочка начинает приближаться, давай бог ноги! Я не таков. Но довольно об этом. Чему помочь нельзя, о том и говорить стыдно. - Он повернулся на бок. - Эге! вон молодец муравей тащит полумертвую муху. Тащи ее, брат, тащи! Не смотри на то, что она упирается, пользуйся тем, что ты, в качестве животного, имеешь право не признавать чувства сострадания, не то что наш брат, самоломанный! - Не ты бы говорил, Евгений! Когда ты себя ломал? Базаров приподнял голову. - Я только этим и горжусь. Сам себя не сломал, так и бабенка меня не сломает. Аминь! Кончено! Слова об этом больше от меня не услышишь. Оба приятеля полежали некоторое время в молчании. - Да, - начал Базаров, - странное существо человек. Как посмотришь этак сбоку да издали на глухую жизнь, какую ведут здесь "отцы", кажется: чего лучше? Ешь, пей и знай, что поступаешь самым правильным, самым разумным манером. Ан нет; тоска одолеет. Хочется с людьми возиться, хоть ругать их, да возиться с ними. - Надо бы так устроить жизнь, чтобы каждое мгновение в ней было значительно, - произнес задумчиво Аркадий. - Кто говорит! Значительное хоть и ложно бывает, да сладко, но и с незначительным помириться можно... а вот дрязги, дрязги... это беда. - Дрязги не существуют для человека, если он только не захочет их признать. - Гм... это ты сказал противоположное общее место. - Что? Что ты называешь этим именем? - А вот что; сказать, например, что просвещение полезно, это общее место; а сказать, что просвещение вредно, это противоположное общее место. Оно как будто щеголеватее, а в сущности одно и то же. - Да правда-то где, на какой стороне? - Где? Я тебе отвечу, как эхо: где? - Ты в меланхолическом настроении сегодня, Евгений. - В самом деле? Солнце меня, должно быть, распарило, да и малины нельзя так много есть. - В таком случае не худо вздремнуть, - заметил Аркадий. - Пожалуй; только ты не смотри на меня: всякого человека лицо глупо, когда он спит. - А тебе не все равно, что о тебе думают? - Не знаю, что тебе сказать. Настоящий человек об этом не должен заботиться; настоящий человек тот, о котором думать нечего, а которого надобно слушаться или ненавидеть. - Странно! я никого не ненавижу, - промолвил, подумавши, Аркадий. - А я так многих. Ты нежная душа, размазня, где тебе ненавидеть!.. Ты робеешь, мало на себя надеешься... - А ты, - перебил Аркадий, - на себя надеешься? Ты высокого мнения о самом себе? Базаров помолчал. - Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною, - проговорил он с расстановкой, - тогда я изменю свое мнение о самом себе. Ненавидеть! Да вот, например, ты сегодня сказал, проходя мимо избы нашего старосты Филиппа, - она такая славная, белая, - вот, сказал ты, Россия тогда достигнет совершенства, когда у последнего мужика будет такое же помещение, и всякий из нас должен этому способствовать... А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?
|
Скачать бесплатно триллеры | ||||||||||||||||||||||