Рудин Иван Сергеевич Тургенев Страница: 10

- Мы и после встречались, - холодно проговорил Лежнев.

Дарья Михайловна посмотрела с некоторым изумлением на обоих и попросила Лежнева сесть. Он сел.

- Вы желали меня видеть, - начал он, - насчет размежевания?

- Да, насчет размежевания, но я и так-таки желала вас видеть. Ведь мы близкие соседи и чуть ли не сродни.

- Очень вам благодарен, - возразил Лежнев, - что же касается до размежевания, то мы с вашим управляющим совершенно покончили это дело: я на все его предложения согласен.

- Я это знала.

- Только он мне сказал, что без личного свидания с вами бумаги подписать нельзя.

- Да; это у меня уж так заведено. Кстати, позвольте спросить, ведь у вас, кажется, все мужики на оброке?

- Точно так.

- И вы сами хлопочете о размежевании? Это похвально.

Лежнев помолчал.

- Вот я и явился для личного свидания, - проговорил он.

Дарья Михайловна усмехнулась.

- Вижу, что явились. Вы говорите это таким тоном... Вам, должно быть, очень не хотелось ко мне ехать.

- Я никуда не езжу, - возразил флегматически Лежнев.

- Никуда? А к Александре Павловне вы ездите?

- Я с ее братом давно знаком.

- С ее братом! Впрочем, я никого не принуждаю... Но, извините меня, Михайло Михайлыч, я старше вас годами и могу вас пожурить: что вам за охота жить этаким бирюком? Или собственно мой дом вам не нравится? я вам не нравлюсь?

- Я вас не знаю, Дарья Михайловна, и потому вы мне не нравиться не можете. Дом у вас прекрасный; но, признаюсь вам откровенно, я не люблю стеснять себя. У меня и фрака порядочного нет, перчаток нет; да я и не принадлежу к вашему кругу.

- По рождению, по воспитанию вы принадлежите к нему, Михайло Михайлыч! vous etes de notres note 20.

- Рождение и воспитание в сторону, Дарья Михайловна! Дело не в том...

- Человек должен жить с людьми, Михайло Михайлыч! Что за охота сидеть, как Диоген в бочке?

- Во-первых, ему там было очень хорошо; а во-вторых, почему вы знаете, что я не с людьми живу?

Дарья Михайловна закусила губы.

- Это другое дело! Мне остается только сожалеть о том, что я не удостоилась попасть в число людей, с которыми вы знаетесь.

- Мосье Лежнев, - вмешался Рудин, - кажется, преувеличивает весьма похвальное чувство - любовь к свободе.

Лежнев ничего не ответил и только взглянул на Рудина. Наступило небольшое молчание.

- Итак-с, - начал Лежнев, поднимаясь, - я могу считать наше дело поконченным и сказать вашему управляющему, чтобы он прислал ко мне бумаги.

- Можете... хотя, признаться, вы так нелюбезны... мне бы следовало отказать вам.

- Да ведь это размежевание гораздо выгоднее для вас, чем для меня.

Дарья Михайловна пожала плечами.

- Вы не хотите даже позавтракать у меня? - спросила она.

- Покорно вас благодарю: я никогда не завтракаю, да и тороплюсь домой.

Дарья Михайловна встала.

- Я вас не удерживаю, - промолвила она, подходя к окну, - не смею вас удерживать.

Лежнев начал раскланиваться.

- Прощайте, мосье Лежнев! Извините, что обеспокоила вас.

- Ничего, помилуйте, - возразил Лежнев и вышел.

- Каков? - спросила Дарья Михайловна у Рудина. - Я слыхала про него, что он чудак; но ведь уж это из рук вон!

- Он страдает той же болезнью, как и Пигасов, - проговорил Рудин, - желаньем быть оригинальным. Тот прикидывается Мефистофелем, этот - циником. Во всем этом много эгоизма, много самолюбия и мало истины, мало любви. Ведь это тоже своего рода расчет: надел на себя человек маску равнодушия и лени, авось, мол, кто-нибудь подумает: вот человек, сколько талантов в себе погубил! А поглядеть попристальнее - и талантов-то в нем никаких нет.

- Et de deux! note 21 - промолвила Дарья Михайловна. - Вы ужасный человек на определения. От вас не скроешься.

- Вы думаете? - промолвил Рудин... - Впрочем, - продолжал он, - по-настоящему, мне бы не следовало говорить о Лежневе; я его любил, любил, как друга... но потом, вследствие различных недоразумений ...

- Вы рассорились?

- Нет. Но мы расстались, и расстались, кажется, навсегда.

- То-то я заметила, вы во все время его посещения были как будто не по себе... Однако я весьма вам благодарна за сегодняшнее утро. Я чрезвычайно приятно провела время. Но надо же и честь знать. Отпускаю вас до завтрака, а сама иду заниматься делами. Мой секретарь, вы его видели - Constantin, c'est lui qui est mon secretaire note 22, - должно быть, уже ждет меня. Рекомендую его вам: он прекрасный, преуслужливый молодой человек и в совершенном восторге от вас. До свидания, cher Дмитрий Николаич! Как я благодарна барону за то, что он познакомил меня с вами!

И Дарья Михайловна протянула Рудину руку. Он сперва пожал ее, потом поднес к губам и вышел в залу, а из залы на террасу. На террасе он встретил Наталью.

Глава V

Дочь Дарьи Михайловны, Наталья Алексеевна, с первого взгляда могла не понравиться. Она еще не успела развиться, была худа, смугла, держалась немного сутуловато. Но черты ее лица были красивы и правильны, хотя слишком велики для семнадцатилетней девушки. Особенно хорош был ее чистый и ровный лоб над тонкими, как бы надломленными посередине бровями. Она говорила мало, слушала и глядела внимательно, почти пристально, - точно она себе во всем хотела дать отчет. Она часто оставалась неподвижной, опускала руки и задумывалась; на лице ее выражалась тогда внутренняя работа мыслей... Едва заметная улыбка появится вдруг на губах и скроется; большие темные глаза тихо подымутся... "Qu'avez-vous?" note 23 - спросит ее m-lle Boncourt и начнет бранить ее, говоря, что молодой девице неприлично задумываться и принимать рассеянный вид. Но Наталья не была рассеянна: напротив, она училась прилежно, читала и работала охотно. Она чувствовала глубоко и сильно, но тайно; она и в детстве редко плакала, а теперь даже вздыхала редко и только бледнела слегка, когда что-нибудь ее огорчало. Мать ее считала добронравной, благоразумной девушкой, называла ее в шутку: mon honnete homme de fille note 24, но не была слишком высокого мнения об ее умственных способностях. "Наташа у меня, к счастью, холодна, - говаривала она, - не в меня... тем лучше. Она будет счастлива". Дарья Михайловна ошибалась. Впрочем, редкая мать понимает дочь свою.

Наталья любила Дарью Михайловну и не вполне ей доверяла.

- Тебе нечего от меня скрывать, - сказала ей однажды Дарья Михайловна, - а то бы ты скрытничала: ты-таки себе на уме...

Наталья поглядела матери в лицо и подумала: "Для чего же не быть себе на уме?"

Когда Рудин встретил ее на террасе, она вместе с m-lle Boncourt шла в комнату, чтобы надеть шляпку и отправиться в сад. Утренние ее занятия уже кончились. Наталью перестали держать, как девочку, m-lle Boncourt давно уже не давала ей уроков из мифологии и географии, но Наталья должна была каждое утро читать исторические книги, путешествия и другие назидательные сочинения - при ней. Выбирала их Дарья Михайловна, будто бы придерживаясь особой, своей системы. На самом деле она просто передавала Наталье все, что ей присылал француз-книгопродавец из Петербурга, исключая, разумеется, романов Дюма-фиса note 25 и комп. Эти романы Дарья Михайловна читала сама. M-lle Boncourt особенно строго и кисло посматривала через очки своим, когда Наталья читала исторические книги: по понятиям старой француженки, вся история была наполнена непозволительными вещами, хотя она сама из великих мужей древности знала почему-то только одного Камбиза, а из новейших времен - Людовика XIV и Наполеона, которого терпеть не могла. Но Наталья читала и такие книги, существования которых m-lle Boncourt не подозревала: она знала наизусть всего Пушкина...

Молодой человек говорил по-русски чисто и правильно, но с иностранным произношением, хотя трудно было определить, с каким именно. В чертах лица его было нечто азиатское. Длинный нос с горбиной, большие неподвижные глаза навыкате, крупные красные губы, покатый лоб, черные как смоль волосы - все в нем изобличало восточное происхождение; но молодой человек именовался по фамилии Пандалевским и ... Далее

Я сегодня уезжаю из дома Дарьи Михайловны, и уезжаю навсегда. Это вас, вероятно, удивит, особенно после того, что произошло вчера. Я не могу объяснить вам, что именно заставляет меня поступить так; но мне почему-то кажется, что я должен известить вас о моем отъезде. Вы меня не любите и даже считаете меня за дурного человека. Я не намерен оправдываться: меня оправдает время. По-моему, и недостойно ... Далее

Он наскоро уложился и с нетерпением начал ожидать мгновения отъезда. Все в доме очень удивились, узнав об его намерении; даже люди глядели на него с недоумением. Басистов не скрывал своей горести. Наталья явно избегала Рудина. Она старалась не встречаться с ним взорами; однако он успел всунуть ей в руку свое письмо. За обедом Дарья Михайловна еще раз повторила, что надеется увидеть его перед ... Далее