Вешние воды Иван Сергеевич Тургенев Страница: 27

- Кто это? - спросил Санин, по дурной привычке "любопытствовать", свойственной всем русским.

- Это? Один французик - их здесь много вертится... За мной ухаживает - тоже. Однако пора кофе пить. Пойдемте домой; вы, чай, успели проголодаться. Мой благоверный, должно быть, теперь глаза продрал.

"Благоверный! Глаза продрал!!" - повторил про себя Санин... "И говорит так отлично по-французски... Что за чудачка!"

Марья Николаевна не ошиблась. Когда она вместе с Саниным вернулась в гостиницу - "благоверный", или "пышка" сидел уже, с неизменной феской на голове, перед накрытым столом.

- А я тебя прождался! - воскликнул он, скорчив кислую мину. - Хотел уже кофе без тебя пить.

- Ничего, ничего, - весело возразила Марья Николаевна. - Ты сердился ? Это тебе здорово: а то ты совсем застынешь. Я вот гостя привела. Звони скорее! Давайте пить кофе, кофе - самый лучший кофе - в саксонских чашках, на белоснежной скатерти! Она скинула шляпу, перчатки - и захлопала в ладоши. Полозов глянул на нее исподлобья.

- Что это вы сегодня так расскакались, Марья Николаевна? - проговорил он вполголоса.

- А не ваше дело, Ипполит Сидорыч! Звони! Дмитрий Павлович, садитесь - и пейте кофе во второй раз! Ах, как весело приказывать! Другого удовольствия на свете нет.

- Когда слушаются, - проворчал опять супруг.

- Именно, когда слушаются! Оттого-то мне и весело. Особенно с тобою. Не правда ли, пышна? А вот и кофе. На громадном подносе, с которым появился кельнер, находилась также и театральная афишка. Марья Николаевна тотчас ухватилась за нее.

- Драма! - произнесла она с негодованием, - немецкая драма. Все равно: лучше, чем немецкая комедия. Велите мне взять ложу - бенуар - или нет... лучше Fremden-Loge, - обратилась она к кельнеру. - Слышите ли: непременно Fremden-Loge!

- Но если Fremden-Loge уже взята его превосходительством, директором города (seine Excellenz), - осмелился доложить кельнер.

- Дайте его превосходительству десять талеров, - а чтоб ложа у меня была! Слышите!

Кельнер покорно и печально наклонил голову.

- Дмитрий Павлович, вы поедете со мной в театр? немецкие актеры ужасны, но вы поедете... Да? Да! Какой вы любезный! Пышка, а ты не пойдешь?

- Как прикажешь, - проговорил Полозов в чашку, которую поднес ко рту.

- Знаешь что: останься. Ты в театре все спишь - да и по-немецки ты понимаешь плохо. Ты лучше вот что сделай: напиши ответ управляющему - помнишь, насчет нашей мельницы... насчет крестьянского помолу. Скажи ему, что я не хочу, не хочу и не хочу! Вот тебе и занятие на целый вечер.

- Слушаю, - ответил Полозов.

- Ну, вот и прекрасно. Ты у меня умница. А теперь, господа, благо мы заговорили об управляющем, будемте толковать о главном нашем деле. Вот как только кельнер уберет со стола, вы нам все расскажете, Дмитрий Павлович, о своем имении - как, что, за какую цену продаете, сколько хотите задатку вперед, - словом, все! ("Наконец-то, - подумал Санин, - слава богу!") Вы уж мне кое-что сообщили, сад свой, помнится, чудесно описали, да "пышки" при этом не было... Пусть он послушает - все что-нибудь пробуркнет! Мне очень приятно думать, что я могу помочь вам жениться, да я же обещала вам, что после завтрака займусь вами; а я всегда держу свои обещания; не правда ли, Ипполит Сидорыч?

Полозов потер себе лицо ладонью.

- Что правда, то правда, вы никого не обманываете.

- Никогда! И никогда никого не обману. Ну, Дмитрий Павлович, излагайте дело, как мы выражаемся в сенате.

ХXХVII

Санин принялся "излагать дело", то есть опять, во второй раз, описывать свое имение, но уже не касаясь красот природы и от времени до времени ссылаясь на Полозова, для подтверждения приводимых "фактов и цифр". Но Полозов только хмыкал и головой покачивал - одобрительно ли или неодобрительно - этого, кажется, сам черт бы не разобрал. Впрочем, Марья Николаевна и не нуждалась в его участии. Она выказывала такие коммерческие и административные способности, что оставалось только изумляться! Вся подноготная хозяйства была ей отлично известна; она обо всем аккуратно расспрашивала, во все входила; каждое ее слово попадало в цель, ставило точку прямо на I. Санин не ожидал подобного экзамена: он не приготовился. И продолжался этот экзамен целых полтора часа. Санин испытывал все ощущения подсудимого, сидящего на узенькой скамеечке перед строгим и проницательным судьею. "Да это допрос!" - тоскливо шептал он про себя. Марья Николаевна все время посмеивалась, словно шутила, но от этого Санину не было легче; а когда в течение "допроса" оказалось, что он не совсем ясно понимал значение слов: "передел" и "запашка" - так его даже пот прошиб.

- Ну, хорошо! - решила наконец Марья Николаевна. - Ваше имение я теперь знаю... не хуже вас. Какую же цену вы положите за душу? (В то время цены имениям, как известно, определялись по душам.)

- Да... я полагаю... меньше пятисот рублей взять нельзя, - с трудом проговорил Санин. (О, Панталеоне, Панталеоне, где ты? Вот бы когда тебе пришлось снова воскликнуть: Вarbari!)

Марья Николаевна взвела глаза к небу, как бы соображая.

- Что же? - промолвила она наконец. - Эта цена мне кажется безобидной. Но я выговорила себе два дня сроку - и вы должны подождать до завтра. Я полагаю, что мы сойдемся, и тогда вы скажете, сколько вам потребуется задатку. А теперь basta cosi - подхватила она, заметив, что Санин хотел что-то возразить. - Довольно мы занимались презренным металлом... a demain les affaires! Знаете что: я теперь отпускаю вас (она глянула на эмалевые часики, заткнутые у ней за поясом)... до трех часов... Надо ж дать вам отдохнуть. Ступайте поиграйте в рулетку.

- Я никогда в азартные игры не играю, - заметил Санин.

- В самом деле? Да вы совершенство. Впрочем, и я не играю. Глупо бросать деньги на ветер - наверняка. Но подите в игорную залу, посмотрите на физиономии. Попадаются презабавные. Старуха есть там одна, с фероньеркой и с усами - чудо! Наш князь там один - тоже хорош. Фигура величественная, нос как у орла, а поставит талер - и крестится украдкой под жилеткой. Читайте журналы, гуляйте, - словом, делайте что хотите... А в три часа я вас ожидаю... de pied ferme. Надо будет пораньше пообедать. Театр у этих смешных немцев начинается в половине седьмого. - Она протянула руку. - Sans rancune , n,est-ce pas?

- Помилуйте, Марья Николаевна, за что я буду на вас досадовать?

- А за то, что я вас мучила. Погодите, я вас еще не так, - прибавила она, прищурив глаза, и все ее ямочки разом выступили на заалевшихся щеках. - До свидания!

Санин поклонился и вышел. Веселый смех раздался вслед за ним - и в зеркале, мимо которого он проходил в это мгновенье, отразилась следующая сцена: Марья Николаевна надвинула своему супругу его феску на глаза, а он бессильно барахтался обеими руками.

ХXХVIII

О, как глубоко и радостно вздохнулось Санину, как только он очутился у себя в комнате! Точно: Марья Николаевна правду сказала - ему следовало отдохнуть, отдохнуть от всех этих новых знакомств, столкновений, разговоров, от этого чада, который забрался ему в голову, в душу - от этого негаданного, непрошеного сближения с женщиной, столь чуждой ему! И когда же все это совершается? Чуть не на другой день после того, как он узнал, что Джемма его любит, как он стал ее женихом! Да ведь это святотатство! Тысячу раз просил он мысленно прощенья у своей чистой, непорочной голубицы, хотя он собственно ни в чем обвинить себя не мог; тысячу раз целовал данный ею крестик. Не имей он надежды скоро и благополучно окончить дело, за которым приехал в Висбаден, опрометью бросился бы он оттуда назад - в милый Франкфурт, в тот дорогой, теперь уже родственный ему дом, к ней, к возлюбленным ее ногам... Но делать нечего! Надо испить фиал до дна, надо одеться, идти обедать - а оттуда в театр... Хоть бы завтра она его поскорей отпустила!

Когда Санин часа полтора спустя вернулся в кондитерскую Розелли, его там приняли, как родного. Эмилио сидел на том же самом диване, на котором его растирали; доктор прописал ему лекарство и рекомендовал "большую осторожность в испытании ощущений", так как субъект темперамента нервического и с наклонностью к болезням сердца. Он и прежде подвергался обморокам; но никогда припадок не был ... Далее

Ровно в три четверти первого Санин объявился к Полозову. У ворот его гостиницы уже стояла карета, запряженная четырьмя лошадьми. Увидав Санина, Полозов только промолвил: "А! решился?" - и, надев шляпу, шинель и калоши, заткнув себе хлопчатой бумагой уши, хотя дело было летом, вышел на крыльцо. Кельнеры, по его указанию, расположили во внутренности кареты все многочисленные его покупки, ... Далее

Еще одно его смущало, его сердило: он с любовью, с умилением, с благодарным восторгом думал о Джемме, о жизни с нею вдвоем, о счастии, которое его ожидало в будущем, - и между тем эта странная женщина, эта госпожа Полозова неотступно носилась... нет! не носилась - торчала... так именно, с особым злорадством выразился Санин - торчала перед его глазами, - и не мог он отделаться от ее образа, не мог ... Далее